Силин не отозвался на совет рыбака, только поглядел на него недружелюбно. Беридзе, уже раздетый, сидел на табуретке у печки и доставал из рюкзака съестное.

— Вы не смотрите на него так подозрительно, — сказал он Силину. — Если бы не этот товарищ, мучиться бы нам сейчас с Ковшовым в раю. Вы усадите лучше его на почетное место и угощайте. Хотите чаю горячего, Карпов? Сейчас же устроим!

— Небольшой я охотник до чаю. И некогда чаем-то заниматься: ребята меня ждут. Может быть, товарищ инженер, похолоднее что-нибудь найдется у тебя? — спросил Карпов.

— Погорячее! — поправил Беридзе. — Есть, дорогой. Я имел в виду как раз этот сорт чая.

Он достал из рюкзака большую флягу со спиртом. При виде ее все осклабились, не исключая и Алексея, в стороне растиравшего руками лицо.

Карпов снял шапку, пригладил черные гладкие волосы и с осторожностью принял от Беридзе серебряный стаканчик. Опрокинув спирт в рот, он сильно дохнул и отказался от закуски:

— Я рукавицей закушу, — и, вытерев губы рукавицей, добавил: — Быстрее так-то по жилам пойдет!..

Он снова надел шапку, но не уходил: не хотелось, видно, менять теплый уют на скитанье в буране.

— Как же решаем, Карпов? Когда прикажете ждать вас? — спросил Беридзе испытующе и серьезно, не сводя глаз с энергичного лица рыбака.

Карпов отвернулся и ответил не сразу:

— Не просто для меня, паря, уйти-то. Вот так взял и пошел — это не выйдет. Так-то я давно бы на фронте воевал.

— Да уладим все, зря не беспокойтесь. Колхозу, в крайнем случае, другого человека дадим. Залкинд устроит это, — соблазнял Беридзе. Карпов полюбился ему.

— Не такое простое дело, опять скажу. — Карпов повернулся к Беридзе, укоризненные нотки послышались в его тоне. — У меня с колхозом крепко судьба связана, корни глубоко пущены. Семья— жена, две девчонки, старик-отец. Мужчин в колхозе мало, план большой. Ну и душой люди ко мне привязаны, никто не простит, если уйду от них, ни народ, ни семья. Слыхал, как дружки мои разом восстали, когда ты у костра речь про меня завел.

Алексею стало жаль его, и он решил отвлечь внимание Георгия Давыдовича на другое. Но тот сам почувствовал, что рыбаку тяжело вести этот разговор, и замолк. Карпов попрощался, отвесил почти поясный поклон и ушел.

Силин щедро подкладывал уголь в печку. Вкусно запахло жареным мясом — разогрелись расставленные на печке консервные банки.

— Ну-ка, садись кружком! — весело предложил Беридзе.

Он словно забыл про Карпова и радушно угощал Ковшова и Силина наскоро приготовленным ужином. Все трое выпили по стаканчику спирта, только Алексей долго приспосабливался, прежде чем отважился проглотить обжигавшую, как огонь, жидкость. Закусывали разогретыми консервами и жареной рыбой, наловленной перед бураном в проруби напарником Силина.

— Ты что, Алексей Николаевич, на дверь поглядываешь? — спросил Беридзе, видя, что Ковшов то и дело отрывается от еды.

— Карпов у меня не идет из головы, — неохотно сказал Алексей. — Интересно получается: встретили хорошего человека, он оказал нам большую услугу — самую большую, наверное, какую может оказать товарищ товарищу в беде. Ведь почти с того света он нас привел. И вот ушел, этак легко и просто! Ушел неизвестно куда, может быть, больше и не придется его встретить. А мы его в ту же минуту и забыли.

— Почему забыли? Я тебе твердо говорю: он придет к нам на стройку, — отозвался Беридзе, по-своему истолковав слова Алексея.

Силин тоже понял Ковшова по-своему.

— У нас здесь народ охотно идет на помощь. Иначе нельзя: без товарищества работа не пойдет и сам пропадешь! Людей тут не густо, тогда как природа серьезности требует. Рыбак этот сделал свое дело и пошел себе. Обыкновенный случай. Он знает, что попади сам в беду — товарищи одного не оставят. И я, к примеру, тоже знаю: Шмелев мне в помощи никак не откажет. — Тракторист опять заволновался. — В Новинске вы мне тогда сказали, товарищ Ковшов: «Дойдешь до пролива, считай, что рекорд установил. Не было еще случая, чтобы трактор в условиях зимы и бездорожья такое расстояние проходил». И я прямо чуть не заболел, когда поломка да буря меня застопорили! Вот тебе, думаю, и рекорд! Но вы не сомневайтесь, я до пролива доберусь!

— Я и не сомневаюсь, — сказал Алексей.

— Нажимайте, други, на питание, — потчевал Беридзе, держа на острие ножа кусок мяса и энергично работая челюстями.

Поужинав, инженеры легли отдыхать: Беридзе на нижней полке, Алексей над ним. Силин что-то обтачивал и подгонял на верстаке и выспрашивал у главного инженера новости с фронта. Обрадовать его было нечем, и Силин, не стесняясь, тяжело вздыхал, будто захлебывался.

— Пока работаешь изо всех сил — ничего, — говорил он. — Как остановился, передышку сделал — нехорошо на душе становится, совесть мучает: «Сидишь, сукин сын, а немец к Москве прорывается». Все мои родные на фронт ушли. До стройки я в леспромхозе работал, трактором лес возил. Вызвали однажды — обрадовался: думаю, моему заявлению дали ход, пошлют теперь воевать, сменю трактор на танк. Однако по-другому решили — сюда направили. У меня и жена тракторист, в леспромхозе осталась. Я, товарищ Беридзе, хочу посоветоваться с вами. Алексею Николаевичу я уже говорил. Мысль одна есть, покою не дает.

Ковшов, разомлев от жары, лежал на верхней полке. Лицо его, исхлестанное ветром и снегом, горело. Глазам было больно смотреть, но спать не хотелось. Над утлым домиком, прямо над головой, выла на разные голоса пурга, будто рядом где-то сцепились два огромных зверя, терзая друг друга. Силин возбужденно говорил: у него с женой есть сбережения, люди они молодые и бездетные — надумал он купить на собственные деньги танк и в нем отправиться на фронт, вместе с женой. Здесь, наверное, этого дела не решишь. Что если написать товарищу Сталину?

— Мой совет такой, — отозвался Беридзе, и Алексей по голосу, по особой задушевности и мягкости его понял, что Силин удивил и растрогал Георгия Давыдовича. — Стройку бросать не надо. А танк купите. Это благородная мысль, всякий вам скажет.

Беридзе помолчал, раскуривая трубку — в ней что-то похрустывало.

— Не знаю уж, как вернее, — вздохнул Силин.

— Я вам как товарищ говорю, не как главный инженер, в интересах которого удержать хорошего тракториста. Вдруг товарищ Сталин ответит: неверно вы придумали, нам нужно, чтобы вы строили нефтепровод. Ведь вы же не сомневаетесь, что стройка тоже боевое дело, и каждый строитель — тот же солдат...

Алексей слушал разговор, думая о своем. Издавна, с детства, он любил узнавать новые места и новых людей. Началось это со школьных уроков географии, с книг о путешествиях. Представление о невиданных местах оставалось тогда еще умозрительным, поэтому нереальным. И ему всегда немножко странно было думать, что где-то, скажем, на реке Волге или на реке Адуне, отдельно от него, Алексея Ковшова, кто-то существует, чем-то занят. Потом привелось побывать на Волге, а теперь и на Адуне — и он увидел своими глазами эти новые места, убедился, что и здесь живут люди. Конечно, он не ждал встретить безлюдье. Подтверждалось именно то, что знал он умом, и это приносило удовлетворение. Отныне картина жила в памяти полная красок и звучаний, отныне он знал — там-то живут такие-то люди, они делают то-то. Вот и ушедший рыбак оставил по себе глубокий след в душе, теплое ощущение товарищества. Теперь Алексей знал: на Адуне живет и работает сильный, смелый человек — Карпов Иван Лукич... И комсомолец Махов... И этот тракторист с его передвижным домиком...

Прикрыв воспаленные глаза, Алексей перебирал в уме впечатления последних дней. Адун — огромная русская река — представлялся теперь в живых, осязаемых картинах. Множество людей — каждый со своим лицом, фигурой, голосом и уменьем — заселяли его. Теперь легко было вообразить и прошлое Адуна, и недалекое будущее, хотя бы в прямой связи с нефтепроводом. Побывав на участке Рогова, он воочию представлял себе то, о чем говорил Беридзе, — бесчисленные огни стройки на обоих берегах реки.