– Ладно, я пивка пока. – Шестой бокал опустел – в Перепелкине было уже три литра пива. – Так слушай – я немного принял, похорошело мне, а Петька прям стакан сразу накатил. Обидно мужику, что здоровый такой, а его как собаку отдолбили, – вот и раскололся. Так-то из него слова не вытянешь, я его сколько раз просил, чтоб рассказал про тех, кто в поселке живет, – кто водку жрет, кто блядей вызывает, кто гулянки с бабами устраивает или жену колошматит. Люди-то при бабках, известные, статейка бы получилась атасная. А он ни в какую – выпрут, говорит, за такое. А тут сам начал – все и выложил. А уж как рассказал, застремался – просить начал, чтоб его не упоминал, а то выпрут из агентства. Я ему – понятное дело, Петь. А сам думаю – хер-то я молчать буду, раз такие дела.

Ну и говорю – пойду, Петь, пора. А он просек, просить стал, чтобы я не писал, – сотку баксов взаймы, говорит, дам, отдашь, когда сможешь, только не пиши. Жалко мужика стало, я ему и говорю – да не буду я. Прикинулся, что сам в жопу уже пьяный, – и свалил. Я ж журналист, ты пойми, – как я могу молчать, когда такое услышал?

Говорить ему, что он слишком высокого о себе мнения, я не стала. И что пишет он не для того, чтобы открыть людям истину, – а чтоб гонорар заплатили и зарплату повысили. И что хотя фамилия банкира не указана, тот, кто знает, о ком речь, легко может вычислить, от кого исходит информация. А значит, соседа своего он все-таки подставил – при этом наверняка взяв у него якобы взаймы сотню долларов за молчание.

Я далека была от того, чтобы его осуждать, – не судите, да не судимы будете. Тем более что мне знакомо ощущение, когда получаешь потрясающую фактуру, а тебя просят хранить ее в тайне. Жуткое ощущение, честное слово.

Особенно болезненное в те времена, когда я была настоящим стервятником – готовым писать о ком и о чем угодно. Таким бескомпромиссным стервятником, не расположенным никого щадить. Беспощадным вскрывателем нарывов на теле общества, готовым в поисках фактов клевать любую падаль, плюющим на последствия своей статьи и руководствующимся только одним мотивом – читатель должен знать правду.

Ох каким я тогда была разоблачителем! Мне даже все равно было, кого разоблачать. Комсомольского работника, мотающегося за казенный счет за границу и берущего с собой секретаршу-любовницу, – или тренера какой-нибудь сборной, который наживается, распродавая экипировку и дефицитные продукты, положенные его подопечным. Берущего взятки за прописку внуков к бабушкам начальника жэка – или директора рынка, за деньги отдающего предпочтение торговцам с Кавказа и гоняющего русских бабок.

Мне даже родной папа в шутку сказал как-то, что меня боится – и дарит мне машину, только чтобы я не разгромила то совместное предприятие, в которое он перешел из своего института на большие по тем временам деньги. Потому что если предприятие рухнет, то они с мамой умрут с голоду, – и уж лучше пожертвовать машиной, чем жизнью. Это была шутка – но в ней присутствовала доля истины.

Правда, в отличие от сидевшего передо мной урода я всегда разоблачала бескорыстно – и никогда не подставляла человека, который мне что-то рассказывал и при этом просил сделать так, чтобы никто ни о чем не догадался. Знания душили меня и распирали – но я упорно рыла землю, чтобы сдержать слово и найти другой ход. Чтобы повернуть все так, чтобы мой, так сказать, осведомитель остался в тени. А этот урод действовал из корыстных побуждений – и подставил своего соседа. И кажется, этим гордился.

– Я из дома сразу в редакцию – к главному. – Воспоминания о том, что он считал подвигом, доставляли Перепелкину не меньшее наслаждение, чем пиво. – Тот мне – да от тебя водкой несет! А я ему – специально выпить пришлось с человеком, чтоб рассказал кое-что. За редакцию, говорю, страдаю – потому как меня от спиртного воротит. А сейчас, говорю, дайте мне машину и фотографа – я вам такое привезу, что упадете. А он даже машину не дал – сам, говорит, съездишь. Я баксы поменял Петькины, тачку поймали с фотиком – и туда. Охрана нас не пускает – а тут менты. Я им удостоверение, а они нас на три буквы. А фотик парень ушлый, щелкнул тот дом, который видно было из-за ворот, – какая хер разница, кто там живет, тот или не тот. Вот и дали снимок еще – чтобы красивее. А заголовок я сам придумал – что богатые тоже хочут. Отпад, да?

– Фантастика! – Я покачала головой, подтверждая, что поражена, – что во многом было правдой. – Честное слово, просто фантастика. Если ваш главный редактор после этой статьи не повысит вам зарплату хотя бы вдвое – то он просто дурак. И лично я не сомневаюсь, что после этой статьи на вас посыплются предложения из других газет – наверное, мы с вами сидим тут сейчас, а там в редакции у вас телефон разрывается…

Перепелкин не понял моего намека на то, что пора заканчивать, пьяно осклабившись.

– А вот скажите, Володя… – Я была несколько растеряна услышанным и судорожно пыталась сообразить, могу ли еще что-нибудь из него вытянуть. – Ваш сосед – он думает, что это убийство? И что его убила именно девушка – или она просто могла открыть кому-то дверь?

– Да ясный день – убийство! – Мой собеседник, похоже, даже обиделся. – Как иначе-то? Девка была – Петька ее видел в машине. И трусы потом видел.

Думаешь, этот из шкафа их достал, чтоб на них дрочить? Не, девка была – а потом смотала. Вот ты мне и скажи – на кой? А потому, что она и убила – и сперла что-то, может. Может, у него там бриллианты дома были или бабки бешеные. Или заказ ей дали – что, думаешь, баб-киллеров не бывает? Да и чего сложного – затрахала до полусмерти, а потом сыпанула чего в стакан. Может, и не знала, что насмерть, – сделала, что сказали, думала, там снотворное, а увидела, что банкир окочурился, и сбежала. А может, надо было в дом кого впустить – и кто-то другой его и того…

– Но ваш сосед сказал, что незамеченным туда не пройдешь… – начала я, но разошедшийся Перепелкин меня прервал:

– Да че не пройдешь! Ушла телка-то – значит, точно так же и прийти кто-то мог. Я откуда знаю – может, они там в дежурке водку жрут или по ночам дрыхнут? Я вон в армии у знамени части спал – стою с автоматом, а сам сплю. А тут что – охота им всю ночь сидеть? Подъехала машина, сигнал дала, так проснулись – а если никто не будит, и спят себе. А может, им снотворного сыпанули, а они отключились? А может, кто из поселка этого банкира убрал – телку ему подсунул, та ему яду дала, думая, что снотворное, и дверь открыла. А человек из своего дома вышел ночью, заглянул к банкиру, взял что хотел, и все, привет горячий!

Странно – но все это было логично. И прекрасно подтверждалось нежеланием Зайцева беседовать со мной на эту тему, и попыткой убедить меня вообще ничего не писать, и тем, что он пропал сегодня, скрываясь от меня и собираясь бегать и дальше.

– А может, кто из банка его и заказал – чего б служба безопасности Петьку так отдолбила? – Пиво совершило чудо, превратив бездарного писаку в наделенного богатейшей фантазией и брызжущего идеями писателя-детективиста. – Может, он там кому мешал бабки делать – вот телку ему и подсунули. А потом ментам сказали, чтоб шум не поднимали, – от сердца помер, и все дела, и нам и вам так легче. Может, пробашляли им даже – скажешь, быть такого не может? Чего ж тогда написали в некрологе, что банкир от сердца помер? Ладно б следствие шло – можно промолчать про девку, а тут какое следствие, раз сам умер? Ментов пробашляли и тех, кто мертвяка вскрывал, – и все дела. Скажешь, быть такого не может?

– Вы такой умный, Володя! – поддела его автоматически, думая совершенно о другом – а именно о том, что в его словах нет ничего нереального. И возможен любой из перечисленных им вариантов. – Почему вы об этом не написали?

– Да написал – а главный сказал, что с ментами ссориться не хочет, еще налоговую нашлют или чего другое учудят. – Перепелкин грустно вздохнул. – Сказал, что того, что есть, хватит. А что умный я – это ты точно. Учись, пока я жив!

С его манерой работы было опрометчиво произносить такие фразы – я бы не удивилась, если бы его пристрелил выпертый из своего агентства охранник. Но я кивнула ему благодарно, как бы обещая воспользоваться предложением. Погружаясь в свои мысли – из которых вышла только потому, что ощутила скользящий по мне взгляд. Разглядывающий лицо, стаскивающий с меня обтягивающую водолазку, облизывающий жирненькие грудки. И подняла глаза на собеседника, в котором пиво и еда пробудили тот самый инстинкт, который называют основным. И который так бы и спал в нем, если бы он не опохмелился и не поел.