— Спи, красавец наш, усни, усни покрепче! Спящий, ты поднимешься сейчас, с нами пойдешь в жилище наше! Воды не бойся, добрая она. Примет она тебя, точно мягкая перина. В ней уснешь ты, и мы с тобою будем спать, твоими женами мы станем. Будем тебя холить и лелеять. Сколько сказок чудных от нас услышишь ты. А после родим тебе младенцев, таких же прекрасных, как ты сам! Ну же, вставай, вставай, пойдем в жилище наше!

Сквозь пелену дремы сладостно было Владигору слушать шепот озерных дев. И прикосновение их прохладных рук обещало ему долгие годы счастья, неги и любовного восторга. Он открыл глаза, голову повернул направо, налево, увидел перед собой два лица зеленокожих, волосы спутанные, как тина, которую порой весло выносит на поверхность, если его поглубже опустишь в воду, глаза большие, выпуклые, как у лягушек. И не моргали те глаза, но с лаской и любовью смотрели на Владигора. И рты их лягушачьи в пол-лица улыбались приветливо. И говорили девы, перебивая друг друга:

— Ах, какой красивый ты! Первым красавцем в озере нашем будешь ты!

— Да, самого дядьку Водяного заткнешь за пояс. Его прогоним мы, ты же станешь нашим господином.

— Ну, так пойдем, пойдем, не медли! Уложим тебя мы на постель из водорослей, из мягкой тины. Как сладко ты будешь почивать!

Завороженный речью дев, Владигор поднялся, за плечи обеих обнимая, опираясь на них, шагнул в воду, преисполненный радостью:

«Вот, красивым называют, женами моими предлагают быть. Выходит, не страшен я им. И кто говорил, что я уродлив? Нет, я красивый!»

В озеро смело шагнул он, в сапоги мигом натекла вода, но чем глубже погружался в воду, тем спокойнее становились его мысли.

«Да кто же это? — уже пугался он того, что происходит с ним. — Что за девы? Русалки, что ли?»

— Эй, остановитесь! — закричал он, когда вода ему уже до подбородка дошла. — Куда вы меня ведете? Кто вы? Кикиморы? Русалки?

— Да что тебе за разница, кто мы такие? — пел ему прямо в ухо дивный голос. — Иди, иди с нами. Девы мы озерные, ты же станешь нашим озерным мужем. Ну, смелей, смелей!

Но остановился Владигор, находясь в воде по шею. Будто кто-то свыше дал приказ — дальше ни шагу. Девы же, плавая вокруг него, все уговаривали его, обещая блаженство, которое ни с кем бы не сумел изведать он. Но, увидев, что тщетны уговоры их, вдруг разом обхватили его за голову, за шею, ногами гибкими обвили его ноги, стали тянуть под воду и еще кричали:

— Сестры, сестры! Скорее к нам плывите! Уходит от нас гость желанный, не хочет быть нам супругом!

Вода озерная стала уж в горло, в нос Владигору попадать. Еще б минуту, и захлебнулся бы он совсем, но сила необыкновенная рук его воспротивилась погибели. Стал он, как пиявок, отдирать озерных дев от своего тела, но наседали они, за волосы его хватали, за руки, за ноги. Тут уж не на шутку рассвирепел он. Баламутя воду, отшвыривал от себя зеленых дев, ломая шеи им, хребты, и вой поднялся страшный над всем озером ночным.

Но вот вспучилась вода, забурлила. Нечто зеленое, как камень-валун, покрытый мхом, над водою показалось. Голова ужасная, жабья, с усами, как у сома, с рачьими громадными глазами! Руки с перепонками между пальцев по воде шлепали! Приблизился Водяной к месту, где Владигор от дев озерных отбивался.

— Наш ты, наш! — разевая широкий жабий рот, басил Водяной, вылупив на Владигора страшные глаза. — Не уйдешь от нас, любезный, ибо красивей всех людей ты, и станешь мужем дочерей моих!

Из последних сил рванувшись, освободился наконец Владигор от объятий дочек Водяного, выбрался на берег, выхватил из ножен меч свой, что прислонен был к деревцу, под которым прикорнул он, и только стало выходить из воды чудо озерное, все в тине, с раками, вцепившимися в его бугорчатую кожу, с пиявками, присосавшимися к телу его, рубанул со всего размаху мечом по жабьей морде Владигор, и брызнула из жабьей головы гниль болотная, зловонная, замарав с головы до ног Владигора. Разведя в стороны перепончатые лапы, рухнуло чудище в воду и больше не шевелилось.

Владигор, с брезгливостью глядя на плавающие в воде тела зеленых дев, на тушу водяного, даже мыться в этом озере не стал. Быстро собрал свои пожитки, взял оружие да и побрел дальше. И долго еще мучил его вопрос: «Так неужели ж стал я так похож на всю эту лесную нечисть, что за своего принимают они меня? Но ведь я же человек, с душою человеческой, с желанием творить добро. Ах, как несправедливо обошлись со мною!»

Но тут же утешил себя Владигор мыслью, что даже с уродливым лицом он всем сможет доказать и делами подтвердить право на жизнь среди людей и тогда его полюбят, невзирая на уродство.

Отмылся он от зловонной слизи в чистом и холодном ручье и при свете восходящего солнца вышел из леса на большой сжатый луг. Вдалеке увидел он дымки, поднимающиеся из труб, — то ли большая деревня, то ли небольшое городище. Подошел ближе — догадался: так и есть, городище, стоит на мысу, омываемом неширокой речкой. Высокий частокол, вал, ров, но крепкие ворота отворены настежь. Не успел войти, как услышал громкий плач.

На площади собрались, вероятно, все жители городища. Они толпились вокруг какой-то женщины, которая кричала:

— Доченька ты моя-а-а! Дитятко родное-е-е! Нет уж у меня ребеночка, единственный был! Загрыз его волк лютый, беспощадный! И не найдется-то на него управы-ы-ы! И не сыщется-то на него копья-а-а! И не заточен-то на него острый меч! Нет на волка того каленой стрелы-ы-ы!

Так кричала, даже выла женщина, и Владигор протиснулся к ней поближе. Женщина стояла на коленях, лицо ее было исцарапано, она воздевала руки к небу и то принималась рвать распущенные свои волосы, то наклонялась над девочкой лет десяти, голова которой лежала у нее на коленях. Шея девочки истерзана была то ли чьими-то зубами, то ли ножом, губы запеклись, а глаза закрыты. Бабы и мужики, глядя на нее, вздыхали, утирали слезы, безнадежно махали рукой.

— Что с девочкой? — спросил Владигор, спросил так, будто право имел спрашивать, и все, кто был рядом, почувствовали, что этот безобразный с виду человек, неведомо откуда появившийся, не простого происхождения.

— Волк, волк ее загрыз, не видишь, что ли?! — закричала женщина, обезумевшая от горя. — Ночью проснулась я, — одна живу, муж бортничать пошел, — слышу, хрипит, урчит, над постелькой дочурки моей взгромоздился, а она уж и голоса не подает! Заорала я, кочергу схватила, бросилась на волка, а он, зубами щелкнув, в угол — прыг да и был таков!

— Да как же он в дом-то твой залез? — удивился Владигор.

В разговор вмешался степенный, серьезный, видно, пользующийся общим уважением мужчина:

— Господин, не первый уж раз волк этот к нам приходит. Пятерых загрыз, все больше малых ребяток убивает. В дома же пролезает вот как: лапами, зубами ли подрывает землю под нижним венцом избы или даже бревно выгрызает, вот и проникает в покой.

Владигор нагнулся над трупом ребенка, присмотрелся к ранам. И впрямь — следы зубов на нежной шейке проступали явственно, но странным показалось Владигору, что не насытиться хотел он мясом жертвы, а просто убивал ее, прокусывая шею.

— Что ж, и все другие так же убиты были? — спросил у мужика. — Не пожирал их разве зверь?

Житель городища отрицательно головой покачал:

— Нет, только перекусывал им шею, будто и вовсе не голодный был.

Как мог утешил Владигор рыдающую над трупом дочери поселянку. Уже горел он желанием людям этим помочь во что бы то ни стало.

Тут молодец один, лет двадцати, красивый, щеголеватый, в расшитой узорами рубахе, помахивая концом пояска нарядного, что перетягивал его стройный стан, к Владигору подошел, сказал с улыбкой:

— Витязь, извини великодушно, имени твоего не знаю, тут вот какая закавыка, о ней все в городище знают, да токмо тебе, неведомо откуда сюда забредшему, не всякий скажет…

— Ну говори! — потребовал Владигор, не желая проволочек.

Молодец, уловив властные интонации в голосе незнакомца, скороговоркой заговорил: