Первым, после недели моего пребывания в Киркенссс, совершилось появление киношников. Они приехали снимать освобождение города. Немножко опоздали, но это же кино! Они просили меня это освобождение инсценировать.
Мы отправились в Бьсрневатн, потому что в Киркенсс наши войска не заходили и никакого населения там в то время не было, а через Бьёрневатн наши части действительно прошли, и там было местное население, которое мы в самом деле освободили.
Когда мы приехали в Бьсрневатн, то выяснилось, что норвежцы вес еще живут в рудничных штреках; вышли наружу только тс. которые и до прихода немцев жили в самом Бьсрнсватнс.
Норвежцы, обитавшие в горе, хорошо поняли задачу, которую поставили им киношники, и очень были ею довольны. Даже те, кто успел давно выйти из подземелья, пришли туда обратно. Бахтссв еще находился на месте, поэтому и подразделение, освобождавшее Бьёрневатн, было тут же, и все можно было разыграть в точности, как оно происходило.
Я встал на пригорке у дороги, в стороне, и оттуда дирижировал действиями в той мерс, в какой нужен был мой норвежский язык: я переводил команды режиссера и оператора. Впрочем, и я каким-то образом попал в кадр, и впоследствии многие мои знакомые видели меня в кинохронике. Я там резко отличался от всех наших, так как солдаты были тогда еще в шинелях, а я из Мурманска предусмотрительно приехал в полушубке.
Все шло очень хорошо: Бахтесв со своими солдатами приблизился, они рассыпались, осматривали дома — не скрываются ли там какие-нибудь немцы. И вот здесь я убедился, что никаких немцев в Бьсрневатнс к приходу Бахтсева не было, в противоположность тому, что впоследствии показывали в фильмах, потому что если бы они там были, то бойцы это вспомнили бы и показали бы их разоружение и захват, как на самом деле.
Наконец, когда наши осмотрели поселок, киношники велели дать сигнал норвежцам, и они двинулись из пещеры, тоже соблюдая все точно так, как было. Они шли с норвежским флагом навстречу своим освободителям; те построились, отдавая честь флагу. И тут произошло неожиданное событие. Наши бойцы решили, что так будет суховато, нужно, чтобы были объятия: они кинулись навстречу норвежцам и стали их лобызать. У норвежцев поцелуи между мужчинами абсолютно невозможны, и освобождаемые стали отпихивать своих освободителей. Пришлось остановить съемку и объяснить нашим солдатам, что целоваться здесь не принято, и то, что норвежцы не обнимаются, еще не значит, что они недовольны или не благодарны своим русским освободителям.
Я увидел эту хронику много позже, уже в Ленинграде.
Потом появились другие «гастролеры», частью знакомые, частью незнакомые. Это были политработники 7-го отдела, корреспонденты, писатели. Кажется, приезжал Геннадий Фиш. Один из знакомых — не помню, кто, и не могу сейчас помянуть его добрым словом по имени — привез мне от Гриши Бергельсона пилотку, шинель, мой полосатый заплечный мешок с остатком стабилизатора бомбы, промахнувшейся мимо меня в Мурманске, с образцами наших лучших листовок (их, как и фрагмент бомбы, я выбросил) и со всеми давними письмами ко мне. Он же привез мне особенный подарок от Гриши, оторванный им от сердца, — так называемую «шкуру», т. е. оленью меховую полость два метра на полтора. Это сразу создало мне уют на моих нарах — было мягко и тепло: снизу полость, сверху полушубок, под голову — шинель.
Самос же главное, что, помимо старых писем, мне привезли и относительно новые — сентябрьские-октябрьские — от мамы и Нины. От Нины было письмо ласковое, под впечатлением родных стен нашего дома, где мы с нею жили вместе, — и казалось, что в этих стенах ей недостает меня.
Мне кажется, что тогда же мне привезли и орден «Красной Звезды»[336] и приказ о производстве в капитаны, и даже звездочки — нацепить на погоны.
Гастроли вскоре прекратились. Наши войска были в начале ноября оттянуты от реки Таны в поселок Нсйдсн и перешли на отдых.
Проблема размещения людей — и наших, и норвежцев — была очень сложна. Муниципалитет сселял людей, сколько мог, в оставшиеся дома, но их было очень и очень мало. Многие люди жили в лесу в шалашах, прикрытых снегом. Бьёрнсватн и Нсйдсн были целы, но в окрестных поселках и в Киркснссс почти ничего не сохранилось, а в сохранившихся зданиях размещались наши солдаты и офицеры. Наше командование — не знаю, кто именно, думаю, что генерал В.И.Щербаков — в начале ноября издало приказ всем нашим солдатам выйти из сохранившихся домов. Норвежцам была передана и большая часть оставшихся кое-где немецких бараков.
Приказ об освобождении домов выполнялся с некоторым скрипом; и мне приходилось время от времени пособлять в этом деле. В Музее Советской Армии в Москве хранится листок, вырванный из блокнота:
«Предъявитель сего гр-н Вильгельмсен В. вселяется в дом по наряду местного самоуправления. По приказанию коменданта города очистите помещение.
2.11.44
Дежурный комендант
Старший лейтенант И.Дьяконов».
«Дежурный комендант» — это я, конечно, придумал: не было у меня никакой должности, я был «заброшенный».
Вилли Вильгсльмссна я встретил в Киркснссс в 1990 i. — он был одним
Майорами они были по своей партийности. В силу её они числились политработниками, а политработники, даже тыловые, были приравнены к боевым офицерам и получали новое звание каждые три месяца (боевые офицеры, конечно, только если они выживали). Нo так можно было дойти только до майора, потому что звание подполковника давала уже только Ставка. В конце нашего пребывания в Беломорске там волнами ходили майоры(ав действующей армии майор было очень высокое звание).
Я же, будучи беспартийным, был не политработником, а «интендантской службы» — и, и отличие от моих товарищей-майоров, почти не бывал в зоне огня. Мне и не причиталось ордена.
Но новый начальник представил меня к ордену «Красная Звезда» как русского, без каких-либо моих заслуг, — а также к очередному званию капитана. То и другое я успел получить до роспуска Карельского фронта.
Позже, уже после войны, я получил еще два ордена — и оба без каких-либо моих заслуг. из «комитета» по моему приглашению туда с женой. Он рассказал мне, что, обнаружив в доме раненых русских, он не воспользовался моим приказом; он и обратился ко мне потому лишь, что в его 18–19 лет муниципалитет назначил его ведать снабжением, и ему хотелось иметь место для конторы.
Дело несколько облегчалось тем, что начался отвод наших частей на другие фронты; но все же на территории Финнмарка оставалось более дивизии наших. Зимой, в ноябре, нашим солдатам было приказано очистить дома для норвежцев — и они жили в палатках; землянок пока не было.
Сразу после приказа нашим солдатам выйти из оставшихся домов прибегает ко мне человек, совершенно бледный:
— Вы знаете, рубят лес! (Тоненькие такие березки, сантиметров в десять — растет такая на Севере 100–150 лет.) Порубят лес, что я буду делать, это мой лес, мой доход!
Иду разбираться. Оказывается, раз была команда освободить дома, чтобы жители могли вернуться, то, конечно, стали строить землянки, а для них нужен лес — что же делать? Не держать же солдат под открытым небом.
Я доложил комдиву, и тот скомандовал, чтобы за лесом ездили на бывшую финскую сторону, в Печснгскую область. Обстраивались очень медленно, и еще весной можно было видеть группы солдат вокруг костров.
Надо здесь заметить, что прекращение военных действий Карельским фронтом не предполагало конца военных действий Северного морского флота: на море продолжалась война — немецкие подводные лодки продолжали свои нападения на наши военные и транспортные корабли.
III
15 ноября 1944 г. вышел приказ Верховного главнокомандующего о роспуске Карельского фронта. Начался вывод наших частей, в том числе 131-го стрелкового корпуса, включавшего 368-ю дивизию, к которой принадлежал Рослов, и остальных четырех корпусов вместе с танками. Так Рослов выбыл из Киркенсса. Осталась из 99-го стрелкового корпуса, наступавшего южнее 131-го, одна 114-я дивизия полковника Кощиенко. Части нашего фронта были переброшены на разные другие фронты — главным образом на 3-й Украинский маршала Толбухина. Однако не все части, выведенные из Норвегии, были переброшены на западные фронты: некоторые из них остались в Печенгской и Мурманской областях, образовав 14-ю отдельную армию во главе с генералом В.И.Щербаковым.
