Мао Цзэдун не оставил завещания, которое дало бы напутствие новым руководителям, и, судя по всему, не остановил своего выбора ни на ком из них.

Вопрос о преемственности всегда был ахиллесовой пятой режимов личной власти. Не составил исключения и Мао Цзэдун. Вот что он говорил о преемственности руководства в одной из своих бесед, не предназначавшихся для печати.

«Перед своей смертью я хотел создать авторитет „преемников“, я не рассчитывал, что все может получиться наоборот. Первоначально у нас было намерение позаботиться о государственной безопасности; мы создали первую и вторую линии. Я был на второй линии. Другие товарищи — на первой линии. С сегодняшних позиций это было не очень удачно, результатом было большое раздробление. Я был на второй линии и не руководил повседневными делами; я предоставлял другим решать множество проблем, создавая другим людям авторитет, чтобы, когда я предстану перед богом, в нашем государстве дело не дошло до слишком больших потрясений.

Все были согласны с этой точкой зрения. Впоследствии оказалось, что товарищи, которые были на первой линии, не очень удачно уладили кое-какие дела. Отдельные дела, за которые я сам должен был взяться, не были улажены, и за это я несу ответственность. Нельзя все целиком взваливать на них».

Эго говорилось по поводу ухода Мао с поста председателя КНР. В качестве возможного преемника в ту пору выдвигался Лю Шаоци. Нам известно, какая судьба его вскоре постигла.

Затем, несмотря на неудачный опыт Лю Шаоци, на роль преемника выдвинулся Линь Бяо. Мао Цзэдун сам официально заявил об этом всему китайскому народу. Однако и этот кандидат в наследники был повержен, послужил очередным объектом проработок и поношений.

Кто же должен был быть следующим? И рискнул ли кто-либо включиться в эту игру, где шансы выигрыша устремлены к нулю?

Быть может, Мао рассчитывал на установление коллективного руководства после своего естественного ухода с политической арены? Или, быть может, он вообще не задумывался над этим? Трудно сказать. Опыт диктаторов прошлого и современности говорит о том, что это самая невыносимая для них тема, которая вызывает иной раз невероятные сдвиги в сознании и спонтанные решения.

Уж очень это болезненный вопрос — самоограничение диктатора, пускай даже отнесенное к будущему времени. Болезненный для него самого и весьма щекотливый для окружающих. Это значит признать кого-то равным себе, также способным нести великое бремя власти. В пьесе А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» есть такая сцена: царь отказывается от трона, грозится принять схиму и уйти в монастырь. Грозит-то грозит, а сам в глаза боярам смотрит, как они реагируют на это: кто соглашается, а кто в ноги валится и молит не оставить народ без великого царя, который один только может удержать народ в повиновении. И вот начинается скольжение бояр вокруг этой темы, как во время гололедицы: пока стоишь на месте — ничего, как сдвинулся — того и гляди поскользнешься, а там и упасть недолго.

Но дело, конечно, не в выборе преемника. Должность председателя КПК отнюдь не равнозначна роли наследственного монарха. Дело в другом — в отсутствии сколько-нибудь отработанного механизма избрания или выдвижения преемника Мао Цзэдуна. Принятые в свое время в КПК нормы избрания руководителей уже давно были растоптаны самим Мао Цзэдуном. Сложилась новая традиция — групповой, верхушечной борьбы за власть, где все средства были хороши. Именно этой традиции и предстояло сказать свое слово в переходный период становления нового руководства партии и страны.

Был ли на самом деле прямой заговор в пользу Цзян Цин после кончины председателя КПК, а если был, то в какой форме? Сообщения китайской и зарубежной печати изобиловали слухами, почерпнутыми из резных источников.

В начале октября 1976 года Хуа Гофэн заявил на заседании Политбюро, что интервью Цзян Цин Р. Уитке привели Председателя в ярость, и с осени 1975 года, когда слухи о гневе Председателя впервые получили международную огласку, его здоровье ухудшилось. Цзян Цин якобы была столь назойливой, что Мао передал ей записку следующего содержания: «Мне уже 80 лет. Несмотря на это, ты беспокоишь меня разными вещами. Почему ты не проявляешь никакого сочувствия? Я завидую Чжоу Эньлаю и его жене».

Хуа сообщил также, что он вынудил Цзян Цин вернуть некоторые документы Мао, которые она будто бы сразу после кончины супруга захватила и фальсифицировала, намереваясь изобразить их в качестве его завещания в пользу Цзян Цин. После этого акта, как пишет Р. Уитке, она якобы позвонила Хуа по телефону и закричала: «Еще не остыл прах Председателя Мао, а вы уже хотите выбросить меня! Неужели вы хотите подобным способом выразить свою благодарность за всю доброту, проявленную к вам Председателем Мао, который выдвинул вас на высокий пост?» Он ответил: «Я никогда не забуду доброту Председателя Мао… И я вовсе не собираюсь выбрасывать вас. Вы можете спокойно жить в собственном доме, и никто не посмеет выгнать вас».

Многие специалисты по Китаю предсказывали, что смерть человека, который сконцентрировал в своих руках всю полноту власти и управлял по принципу разъединения групп, должна резко обострить борьбу среди руководства. Однако вряд ли кто ожидал, что события развернутся так стремительно, что враждующие силы схлестнутся так быстро, что одна из них за короткий срок потерпит поражение.

Основная расстановка соперничающих сил в КПК сложилась еще до кончины Мао Цзэдуна. Борьба за наследие Мао разгорелась уже при жизни слабеющего председателя КПК.

Эта борьба развернулась в основном между двумя группировками. Первая — это «леваки», или экстремисты, знаменем которых явилась идеология «культурной революции»; их лидер — Цзян Цин. Вторая — это «прагматики», выступающие за стабилизацию обстановки в стране и проявляющие заботу о развитии производства. Их духовным вождем был Чжоу Эньлай. Самостоятельную группу составляли военные, которые действовали в своих интересах и чаще всего поддерживали «прагматиков». На роль их лидера еще при жизни Мао выдвинулся член Политбюро, министр обороны Е Цзяньии.

8 января 1976 г. умер Чжоу Эньлай — один из ветеранов китайской Компартии, который с 20-х годов входил в состав высшего руководства. Хотя Чжоу никогда не претендовал на роль человека № 1 в партии, именно он потенциально мог бы стать наиболее вероятным претендентом на наследование руководства после смерти Мао. Потому-то ему была уготована та же участь, что и другим свергнутым или убиенным (Линь Бяо) претендентам на руководство партией.

После смерти Чжоу в зарубежной печати появилось сообщение о том, что Чжоу Эньлай сам отказался от лечения болезни — рака легких. Ему стало известно, что Мао на одном из закрытых совещаний выступил с критикой по его адресу. Лечивший Чжоу врач, приглашенный из-за границы специалист китайского происхождения, за несколько дней до смерти сказал ему, что Мао критикует одного из героев древнего романа «Речные заводи» Суп Цзяна как капитулянта. Зная методы Мао, Чжоу расценил это как косвенные нападки на него самого. В ответ Чжоу сказал: «В Китае самая ужасная болезнь — политическая. Если кто-нибудь болен в политическом смысле, он обречен». Чжоу заметил также, что его болезнь только на 30% физическая и на 70% — политическая. В сообщении также говорилось, что жена Чжоу Эньлая опасалась, ч;о ее мужа отравят. Всю еду, которую приносили ему, она сначала пробовала сама.

В китайской печати последнее время утверждают, что Чжоу пал жертвой «четырех». Больше того, упоминается персонально Цзян Цин, которая будто бы приказала подмешать отраву в его лекарства. Так ли это? Пока неизвестно. Но без>словно, что смерть Чжоу Эньлая объективно означала устранение главного претендента на наследование руководящего поста на политическом Олимпе Китая.

Вскоре скончался еще один представитель «старой гвардии» — Чжу Дэ, герой «великого похода», легендарный командующий армией китайских коммунистов в период гражданской войны. Наиболее видным представителем этой генерации руководителей оставался, в сущности, Дэн Сяопин.