Место Мао Цзэдуна в истории определяется особенностями революционного движения в странах, где рабочий класс еще не превратился в класс для себя и ведущую силу в обществе, где отнюдь не преодолены многовековые традиции имперской власти, иными словами, это особый случай.

Появление вождя такого типа едва ли можно признать случайным. Карл Маркс и Фридрих Энгельс еще в прошлом веке указывали на мелкобуржуазных вождей подобного рода, которые нередко примыкают к коммунистическому движению.

Для течений «тоже-социализма», независимо от того, носили они название анархизма, троцкизмаили других «измов», всегда была особенно характерной вера в насилие и культ вождя. Сторонники этих течений уповали только на силу даже при решении чисто хозяйственных проблем. А для абсолютного насилия нужна и абсолютная власть, нужен культ вождя, диктатор, наделенный абсолютными полномочиями. Вот почему личные амбиции играли колоссальную роль во взглядах и Бакунина, и Троцкого, и других мелкобуржуазных идеологов. Ф. Энгельс писал о стремлении Бакунина поставить пролетарское движение на службу своему раздутому честолюбию и эгоистическим целям. Он подчеркивал, что такие люди под предлогом завоевания господства рабочим классом стремились захватить господство для самих себя.

Что касается Троцкого, его мания величия может быть сравнима только с той же манией, коей страдают некоторые его нынешние вольные и невольные последователи.

Впрочем, мы и здесь не собираемся проводить аналогий.

Лидера такого типа, как Мао Цзэдун, можно было бы назвать в его честь маоистским типом современного радикал-националистического лидера. Не исключено, что история освободительного движения в других районах развивающегося мира еще не раз будет выдвигать на историческую арену подобных руководителей. И если перефразировать приводившееся выше изречение Мао Цзэдуна, то можно сказать, что он соединяет в своем лице вовсе не Карла Маркса и Цинь Шихуана, а скорее всего этого последнего и Троцкого. Национализм, самовластие, реакционный социальный утопизм, культ насилия — вот опознавательные особенности Мао как политического вождя.

9 сентября 1976 г. в 0 часов 10 минут скончался Мао Цзэдун. Его смерть не была неожиданной. Уже более трех месяцев Мао не появлялся на публике. Во второй половине дня поступило официальное сообщение; началась траурная церемония. Она длилась девять дней и закончилась 18 сентября на площади Тяньаньмэнь перед бывшей резиденцией императоров.

Смерть есть смерть, ее прихода все мы ждем по старине, говаривал Твардовский. Все ли? — А ждут ли ее, верят ли в неизбежность ее прихода люди, которые, подобно Мао Цзэдуну, наделены неслыханной властью, управляют судьбами сотен миллионов людей? Судя по всему, они не могут допустить самую мысль о бренности своего существования, им мучительно смириться с тем, что они уравнены с теми миллионами людей, над которыми они привыкли возвышаться. В свою очередь, этим миллионам униженных тоже трудно поверить, что человек, который мнился им богом, смертен так же, как и они. Они смотрят с каким-то мистическим ужасом на это павшее величие, на бренные останки того, кто повелевал всеми.

Выступая 17 сентября на торжественных похоронах Мао Цзэдуна, Хуа Гофэн говорил о верности идеям и политической линии Мао, о том, что вся партия и весь народ объединяются вокруг партийного руководства.

Но кончина Мао не только не объединила его преемников, а, напротив, привела к резкому обострению политической борьбы. Похороны Мао, которые были обставлены как национальная трагедия, не слишком долго занимали умы его наследников. Еще не был решен вопрос о том, как поступить с останками — захоронить в земле, кремировать или забальзамировать, еще не отзвучали речи, посвященные погребальному ритуалу, как наследники мертвой хваткой вцепились друг в друга. Когда улеглась пыль, одна группа осталась лежать на ковре.

То была Цзян Цин и ее приближенные. Вскоре появились официальные сообщения о заговоре «банды четырех» — Чжан Цуньцяо, Ван Хунвэня, Цзян Цин, Яо Вэньюаня, которые готовились наследовать Мао и намеревались, если верить китайской печати, установить «фашистскую диктатуру».

Теперь утверждают, что Мао предостерегал партию против попыток переворота со стороны Цзян Цин. В китайской печати пишут, что «Председатель Мао перед своей смертью со всей серьезностью рассказал товарищу Хуа Гофэну историю о Лю Бане, который перед смертью осознал, что императрица Люй и другие из ее клана вступили в заговор с целью предать страну и узурпировать власть. Хуа Гофэн не забыл этих слов Председателя Мао и оправдал его высокое доверие. Говорят, что, когда Мао умирал, кто-то услышал, как Цзян Цин сказала: „Мужчина должен отрекаться в пользу женщины. Женщина тоже может быть монархом. Императрица может существовать даже при коммунизме“».

Так ли это — бог весть, но Цзян Цин, эта несостоявшаяся преемница председателя КПК, которую за один месяц раздавило тяжкое бремя наследования, несомненно заслуживает нашего внимания.

От великого до смешного один шаг… Это первое, что западает в сознание, когда думаешь о стремительном взлете и унизительном падении Цзян Цин. В 1965 году она вышла из семейного небытия на политический горизонт и, мелькнув подобно гаснущей звезде, исчезла с него уже в 1976 году.

«Культурная революция» выплеснула ее к самым вершинам власти, к самому подножию политического Олимпа Китая. И вот, лишь месяц спустя после кончины ее супруга, с ней было покончено. Она утратила все — политический вес, преклонение и, главное, заманчивую перспективу повторить судьбу жен императоров Китая, которые наследовали их корону, их деятельность, их культ.

Самым унизительным для нее было то, что поражение произошло фактически без борьбы, в жалкой форме. Не потребовалось никаких потрясений ни в партии, ни в государстве — никто не вступился за вдову «красного солнышка». Простой дворцовый акт ареста решил дело.

Воистину история повторяется дважды: вначале — как трагедия, а затем — как фарс. Это вторая мысль, которая приходит на ум, когда взвешиваешь еще раз странную судьбу претендента на должность «красной императрицы». На такие вещи не претендуют. О них не говорят вслух: их либо имеют, либо не имеют. Мао прекрасно понимал это и не подумал набросить тогу императора на свои августейшие плечи, а довольствовался скромным титулом Председателя. Иное дело — Цзян Цин! Все ее вспышкопускательство в период «культурной революции», вся ее сумбурная активность, вся ее суетливая «дамская» политика, весь этот исток ее политического восхождения и исход ее нисхождения, этот двусмысленный финиш спринтерского марафона удивительно подтверждают гегелевскую сентенцию о странном стремлении исторических событий взглянуть на себя снова — на этот раз в кривом зеркале.

Судьба Цзян Цин, несомненно, имеет и семейно-психологическую сторону. Она подтверждает еще одну тривиальную сентенцию о том, что жена (не всегда, разумеется) является продолжением недостатков мужа. Всей деятельностью, особенно в последний десятилетний период жизни, она спародировала биографию своего супруга и, надо отметить, не к его славе и чести. Взяв его за образец в борьбе за власть и влияние и опираясь к тому же на его могучую поддержку, она вообразила, что может добиться тех же результатов. Почему бы нет? Если она могла быть его половиной на протяжении сорока лет, его личным секретарем, тайником, в который он складывал все свои политические секреты, его дублершей на многочисленных митингах перед хунвэйбинами, если она могла заседать в Политбюро ЦК КПК рядом с ним, почему же она не может сыграть его собственную роль? Кин, играющий короля, — это уже не Кин, а король. Она пыталась шаг за шагом повторить его продвижение к власти, ступать, как он ступает, говорить, как он говорит, применять те же методы политической борьбы с соперниками и общения с массами, которые применял он. И что же? Актерство, пародия, одна пародия. Кроме амбиции нужна и амуниция. Там, где он ходил через горы препятствий и горы трупов, она семенила ножками, оставаясь лишь у подножия.