Мы видели огромную амплитуду колебаний в подходе к вопросам экономики социализма, особенно роли товарного производства, в оценках значения советского опыта для Китая.

Такую же картину мы наблюдали и в отношении самих основ его мировоззрения. Он испытывал колебания даже в вопросе о пригодности марксизма вообще в условиях китайского общества. Соотнесение значимости марксизма и тех или иных китайских школ теоретической мысли было неясно ему самому. Мао Цзэдун спорадически возвращался к вопросу о значении национальных традиций для Китая, тех или иных классических произведений для воспитания китайских коммунистов и всего китайского народа.

Постоянные идеологические колебания Мао Цзэдуна особенно ясно обнаружились в его практической деятельности. Знал ли Мао Цзэдун, какой должна была быть структура власти в Китае, механизм управления, формы и методы планирования и руководства и т. д.? Начало «культурной революции» как будто бы показывало намерение ее инициаторов полностью заменить существовавшие институты политической системы другими институтами. Выражалось недоверие ко всем представительным формам правления, а также к партии, к государственному аппарату, общественным организациям. Одна армия оставалась вне институциональной критики. А какие органы создавать взамен? Это и было неясно. Шел какой-то поиск с неопределенными целями, как будто человек бросается вплавь в реку, но не ведает, к какому берегу плыть.

Если говорить о психологических предпосылках многих идеологических и политических кампаний, инспирированных Мао Цзэдуном, то своим истоком они нередко имели его собственный, весьма своеобразный личный опыт. На всю жизнь для него идеалом оставалась деревня, с которой были связаны его детские и юношеские впечатления, и армия, которая обеспечила успех всей его политической карьеры, особенно армия. Мао Цзэдун был глубоко предан нравам, укладу жизни, характеру отношений, присущих армии.

В Мао Цзэдуне как в личности был заложен в первую очередь политик, во вторую — военный и только в третью — идеолог. Эмоциональные побуждения шли впереди трезвых теоретических расчетов. В результате — провал за провалом: ни «коммуны», ни «культурная революция» не преодолели бюрократизма, различий в политическом и социальном положении разных категорий партийных, государственных, военных работников и в целом не привели к осуществлению идеалов военного коммунизма армейского типа, о возврате к которому мечтал Мао Цзэдун. Страна стала другой, время стало другим, задачи стали другими, чем в яньаньский период или в период гражданской войны.

Понятно, что во главе современного Китая не мог не стоять человек, который не выдвигал бы ту или иную программу реформ, направленную на преодоление отсталости страны. Крах Чан Кайши был обусловлен не столько военными причинами (слабостью армии, продажностью или бездарностью ее руководства), сколько социально-политическими: реакционное правительство Чан. Кайши не предлагало китайскому народу никакой программы экономических и социальных преобразований, направленных на превращение Китая в развитую индустриальную державу.

Мао Цзэдун еще в 30-х годах понял, что он может преуспеть как политический руководитель лишь при условии, если сумеет выступить одновременно в роли крупного идеолога, способного наметить пути экономического и социального возрождения Китая. И даже тогда, когда предлагаемые им идеи оказывались явно ложными или неэффективными («скачок», «коммуна», «культурная революция»), их общая внешняя направленность на преодоление вековой отсталости, на обеспечение новой роли Китая давала Мао Цзэдуну в глазах широких масс в самом Китае индульгенцию: недостаточность, неэффективность и даже бесчеловечность средств оправдывались величием целей.

Человек, который в глазах миллионов китайцев пытался вновь воссоздать утраченный «золотой век», построить коммунию, близкую к идеальному древнему обществу «датун», наверное, заслуживал их уважения, даже если его усилия были тщетными… В конце концов, может быть, виноват был не он сам, а плохие помощники, которые его окружали, да и вся многомиллионная масса, которая не вполне понимала гениальные предначертания «великого кормчего», учителя и вождя…

К какому же типу политических лидеров можно отнести Мао Цзэдуна? Для ответа на этот вопрос попробуем использовать несколько моделей типологии лидерства, предложенных в разные эпохи политическими мыслителями Китая и западных стран.

Очевидно, Мао Цзэдуну мало подходит модель идеального правителя, которую разработали Конфуций и конфуцианцы. Эта модель рисует образ просвещенного и добродетельного монарха, благородной личности, которая управляет народом, опираясь на культурный слой аристократии. В упоминавшемся памятнике «Лунь юй» так рисуется образ идеального правителя и идеального правления:

«Правящий с помощью добродетели подобен Полярной звезде, которая занимает свое место в окружении созвездий».

«Там, где царит человеколюбие, прекрасно».

«Цзи Канцзы спросил Кунцзы об управлении государством: „Как Вы смотрите на убийство людей, лишенных принципов, во имя приближения к этим принципам?“ Кунцзы ответил: „Зачем, управляя государством, убивать людей? Если вы будете стремиться к добру, то и народ будет добрым“».

Мао Цзэдун как политический руководитель и деятель скорее подходит к тем образцам, которые Конфуций считал отрицательными примерами правителей. Все, что учитель Кун полагал отвратительными качествами: убийство невинных людей, пренебрежение к их нуждам, торопливость, навязывание скачкообразного развития и др., — в большой степени можно было бы отнести к характеристике бывшего руководителя Китая. Кунцзы полагал народ активным соучастником процесса управления, считая главной предпосылкой силы государства доверие народа к своему правителю. Мао же считал народ чистым листом бумаги. Из него, как из воска, можно лепить любые социальные фигуры, на нем можно ставить любые эксперимент!⁷ («большой скачок», «народные коммуны», «культурная революция» и др.).

Но куда ближе к характеристике Мао стоят модели политического руководства, выработанные теоретиками легистской школы, прежде всего упоминавшимся Хань Фэйцзы. В основу своей концепции он положил государственный интерес абсолютной монархии, которому должны быть подчинены интересы всех групп населения, всего народа. В управлении народом он предлагал исходить из дурных качеств людей, считая, что хорошие, благородные люди являются скорее исключением, чем правилом:

«…Правитель, владеющий искусством управления, не рассчитывает (на людей), случайно оказавшихся хорошими, а идет по пути, непременно дающему успех».

«…Просвещенный правитель делает крутыми свои законы и строгими свои наказания».

«Обучать людей человеколюбию и чувству долга — это все равно, что прельщать людей умом и долголетием. Здравомыслящий правитель не воспримет этого»⁸.

Эти и подобные им сентенции, несомненно, были близки Мао Цзэдуну, который, как мы видели, уповал прежде всего на силу, на насилие и в управлении государством, и в осуществлении экономических и социальных преобразований. Подобно Хань Фэйцзы, Мао Цзэдун презирал конфуцианский принцип «жэнь», изгонял книжников и интеллектуалов из числа своих помощников, приближал к себе жестких военных и твердых администраторов. Его тезис о великих потрясениях в Поднебесной перекликается с суждениями Хань Фэйцзы о напряженных эпохах, а его стремление к идеологической и внешнеполитической экспансии также сродни утверждению Хань Фэйцзы о том, что «быть властелином Поднебесной (означает) иметь возможность нападать на других».

Но, конечно же, и модель правителя, разработанная легистами, отнюдь не раскрывает натуру Мао Цзэдуна как политического лидера. Она проливает свет лишь на некоторые его черты, которые уходят своими корнями в одну из наиболее влиятельных в Китае традиций управления государством. И это не так уж удивительно, поскольку, как бы ни был современен сегодняшний человек, он является продуктом длительной исторической эволюции.