Канон конфуцианства, подобно христианскому канону, не ограничился лишь «беседами и высказываниями», почерпнутыми у самого учителя. В него вошли «Ли цзи» («Книга обрядов»), «И цзин» («Книга перемен»), «Шу цзин» («Книга истории»), «Ши цзин» («Книга песен»), летопись «Чуньцю» («Весна и Осень»). Все эти книги были включены в состав конфуцианского «Пятикнижия» («У цзин»).
Каждый культурный человек, а тем более тот, кто претендовал на какую-нибудь должность, должен был хорошо знать «Пятикнижие». Позднее, в эпоху неоконфуцианства (XII в.), требования конфуцианского канона были сужены. Появился так называемый «Малый канон», или «Четверокнижие» («Сышу»), в который вошли лишь произведения, выражавшие основы конфуцианства.
Двадцать пять веков китайцы поклонялись учителю Куну. Они находили в нем источник мудрости и простых житейских советов: как относиться к отцу и вообще к предкам, к старшим братьям, к другим людям, к уездному начальнику, помещику, к правителю. Как относиться к знанию, научиться размышлять, предвидеть будущее, как соблюдать ритуал, как делать похоронную церемонию печальной, как быть благородным мужем, как управлять Поднебесной. Об этих и многих других предметах можно было узнать, читая «Пятикнижие» или «Четверокнижие».
В отличие от христианства, конфуцианство не было религией. Но оно было верой не менее прочной и глубокой, чем христианство или магометанство. В основе этой веры лежало признание мудрости ее источника — великого учителя Куна и господство традиций: каждый верил потому, что верил его отец, его дед, его прадед, все его предки.
Вот над кем были занесены длани 700 млн. китайцев (мы исключаем младенцев до трехлетнего возраста, которых, наверное, все-таки не смогли включить в кампанию)! Вот какого поистине могучего духовного титана свергали с пьедестала в Китае! Вот где подлинная великая революция в культуре, умах и душах великого народа!.. Душа очищается от тины традиционного верования, ум — от паутины устаревшей мудрости. Пьедестал, на котором 25 столетий возвышалась маленькая фигурка скромного учителя Куна, свободен…
Но во имя чего? В каких целях свергается это былое величие?
Быть может, китаец хочет приобщиться к современной культуре, к современному знанию? Он жаждет овладеть наукой и техникой последней трети XX века? Он мечтает о новой жизни, о новых отношениях между людьми, о новых формах управления — о социализме?
Тогда понятно, хотя многие формы, многие методы идеологических кампаний и коробят нас своими странностями, своими жестокостями. Но в конце концов традиция есть традиция; даже когда она умирает, она сохраняет верность самой себе, хотя бы в отношении ритуала своей смерти. Все это было бы так, если бы…
Если бы… не голопузые мальчики и девочки в детских садах, которые скандируют хором, дирижируемые обаятельной девушкой в синих брюках и белой кофточке: «Десять тысяч лет Председателю Мао!»
Если бы шахтер, черный от угольной пыли, который 30 часов не выходил из забоя, не восклицал: «Я сделал это в честь мудрого учителя Мао!» Если бы 15-летние хунвэйбины, юноши и девушки, не кричали на своих сборищах: «Смерть конфуцианцам, вечная жизнь Председателю Мао!» Если бы хирург, который произвел сложнейшую операцию на сердце, не заявлял при этом: «Я сделал это потому, что следовал учению Мао!» Если бы солдаты, стреляя в чучела «ревизионистов», не кричали при этом: «Уничтожим всех врагов Мао!» Если бы 200 типографий во всех крупных городах Китая, давно забросившие печатание не только «Пятикнижия», но и обыкновенных школьных учебников по физике и математике, не воспроизводили денно и нощно в миллиардах экземпляров «красные книжечки» Мао Цзэдуна. Словом, если бы пьедестал, освобождаемый от учителя Куна не использовался тут же для водружения на него знакомой фигуры Председателя Мао.
Как видим, Правитель был побежден Философом тоже не навечно. Спор между Цинь Шихуаном и Конфуцием через много веков стал предметом идеологического размежевания сил в Компартии Китая. Судите сами.
Маоисты преподносили критику Конфуция как отрицание всей феодальной культуры, эксплуататорской по своей сущности. Но тогда как понять тот факт, что критики Конфуция противопоставляют ему любимый образ Мао — Цинь Шихуана, которого превозносили в Китае как образец всех добродетелей?
Критика Конфуция вскрыла не только факт продолжения групповой борьбы в тогдашнем руководстве Китая, но и противоречивые тенденции — конфуцианскую и легистскую, проходящие через всю китайскую историю. Легистская тенденция, которая прославлялась, не имеет ничего общего с властью закона, она подразумевает власть всемогущего правителя. Не случайно прототипом легистского правителя является Цинь Шихуан.
Такая интерпретация легистов дается и самими маоистами. В одной из статей «Жэньминь жибао» говорилось: «Закон Шан Яна, составителя законов Цинь Шихуана, направлен на уничтожение закона с помощью закона и уничтожение войны с помощью войны». Вывод статьи: «Управлять страной с помощью насилия — это историческая необходимость».
Мы не собираемся входить здесь в обсуждение вопроса об исторической роли Конфуция. Его роль определяется уже тем фактом, что он сохранял свое влияние в Китае на протяжении тысячелетий, точно так же как всем опытом страны подтверждена узость и консервативность системы его взглядов, которая пришла в острый конфликт с современной эпохой. Мы не хотим вступать в полемику и по поводу места Цинь Шихуана в истории.
Ясно одно, что вся эта шумиха вокруг Конфуция никакого отношения, в сущности, не имела ни к нему самому, ни к его идеологии. Достаточно одного того факта, что этот философ зачислен в «одну банду» с опальным маршалом Линь Бяо, который имел такое же отношение к философии, как Конфуций к военному ремеслу.
О, эти поистине загадочные восточные сфинксы, которые через тысячелетия встают из мертвых, тревожат души живых и лихорадят правительства и народы! Мир с удивлением взирает на потоки живой энергии, устремленные к гробнице человека, умершего много столетий назад, на растрату великих сил великого народа…
На X съезде КПК (24–28 августа 1973 г.) произошло определенное отступление маоистов, по крайней мере словесное, от ряда наиболее одиозных лозунгов и установок периода «культурной революции». В материалах съезда и в других его политических и пропагандистских документах все чаще мелькают ссылки на диктатуру пролетариата, упоминания о руководящей роли рабочего класса и его партии, принципе мирного сосуществования.
Однако X съезд КПК обошел молчанием все основные теоретико-политические проблемы, вставшие перед партией и страной после того, как кульминационный период «культурной революции» остался позади. По всему видно, что Мао Цзэдун по-прежнему не располагал программой развития страны — экономической, социальной, внешнеполитической, — рассчитанной на длительную перспективу.
X съезд полностью воспроизвел линию Мао на милитаризацию страны. Напомним, что IX съезд КПК призвал всю страну «готовиться на случай войны, готовиться на случай стихийных бедствий», «рыть глубокие туннели» и «запасать зерно». Эта линия нашла полное подтверждение на X съезде: «…Быть полностью подготовленными к возможной агрессивной войне со стороны империализма и особенно к внезапному нападению советского ревизионистского социал-империализма на нашу страну». Съезд обратился к рабочему классу, к крестьянам-беднякам и середнякам, к командирам и бойцам НОА и ко всему многонациональному китайскому народу с призывом «непременно усилить подготовку к войне». Эти установки были включены в устав КПК, принятый X съездом.
Наиболее значительным событием после этого съезда было утверждение новой конституции КНР, принятой на первой сессии Всекитайского собрания народных представителей 4-го созыва в январе 1975 года (сам Мао, правда, не присутствовал на сессии ВСНП, а предпочел в это время встречаться с лидером западногерманских правых кругов Штраусом).
Конституция закрепила режим личной власти Мао Цзэдуна, опирающийся непосредственно на армию и апеллирующий к отсталым классам Китая.
