— Вы уж извините меня, Храпов, за беспокойство, но открылись новые факты.

— Что, нашли третьего убийцу? — криво усмехнулся Храпов.

— А что, может и третий появится — кто знает? Но пока не появился… Послушайте, Храпов, мне нужна ваша помощь. Вы ведь не откажетесь помочь следствию, не так ли?

— Смотря в чем, — уклончиво ответил Храпов.

— О, не беспокойтесь, на ту тему мы говорить не будем. Меня интересует вот какой вопрос: вы кому-нибудь давали ваше ружье накануне поездки в Снегири? Вспомните, очень вас прошу.

Храпов напряженно сдвинул брови и задумался.

— Действительно, неделю назад я давал ружье одному знакомому охотнику, — сказал он. — Кажется, Бобров его фамилия, Михаилом зовут.

— Бобров? — быстро записал следователь Щеглов. — Адрес помните?

— Улица Чкалова, дом пятьдесят восемь… или шестьдесят… не помню точно, а квартира… нет, забыл. Могу объяснить, где он живет, а вот адреса не помню.

— Так вы говорите, он охотник? И что же, у него нет своего ружья?

— Было, но… то ли продал, то ли подарил кому — точно не знаю. Говорил только, что собирается новое покупать. А тут вдруг заявился и слезно просит: срочно, мол, ружье понадобилось, на охоту иду. Ну я и дал. Охотничье удостоверение у него есть, лицензия тоже имеется — пусть, думаю, берет, раз надо.

— И он действительно ездил на охоту?

— Нет, на охоту он не ездил. Не знаю, что у него там произошло, только на охоту он не попал. Я несколько раз встречал его на улице на протяжении всей этой недели. Он все обещал мне вернуть ружье, но почему-то тянул.

— И когда же он его вернул?

— Вчера вечером.

— Вот как? Интересно…

— Принес, поблагодарил, извинился за задержку и куда-то быстро убежал. Дела, говорит, разные…

— Так, значит, у вас, Храпов, до вчерашнего вечера ружья не было?

— Нет.

— Выходит, мысль убить профессора Красницкого у вас возникла только вчера вечером?

— Нет, мысль возникла гораздо раньше. Вчера вечером я решил осуществить ее.

— И толчком к этому послужило возвращение вам ружья?

— Да.

— И что же, вы, одержимый мыслью об убийстве профессора, вот так просто сидели и ждали, когда этот самый Бобров вернет вам ваше же ружье?

Храпов, казалось, смутился.

— Нет, я заходил к нему вчера днем, но его не оказалось дома.

— Вот как? — насторожился Щеглов. — И вам что же, никто не открыл?

— Нет, почему же, мне открыла его жена, но ружье без ведома мужа отдать не решилась.

— А вы уверены, что ружье в этот момент находилось в квартире?

— Да, я видел его. Оно висело в комнате на стене — как раз напротив входной двери.

— Это было ваше ружье, вы точно знаете?

— Да, конечно. Ведь другого у него нет.

— В какое время вы были у Боброва?

— Гм… Где-то в половине второго.

Задав Храпову еще несколько второстепенных вопросов, Щеглов распорядился увести его. На часах было около двенадцати ночи, но следователь не спешил покидать свой кабинет. Он погасил свет, подошел к окну и, глядя в светлую июньскую ночь, предался размышлениям.

А в это самое время на проспекте Мира, вблизи станции метро «Щербаковская», в такой же темной комнате сидел Максим Чудаков и тоже «вычислял» преступника…

Утро застало следователя Щеглова все в том же положении — стоящим у окна и глядящим куда-то вдаль. Ночь не прошла для него даром: он пришел к выводу, что, прежде чем делать какие-либо заключения, нужно иметь свидетельство медицинской экспертизы о точном времени и причине смерти профессора Красницкого, а такого свидетельства у следователя Щеглова пока что не было.

В семь часов утра раздался телефонный звонок.

— Что? Храпов хочет сделать заявление? Давно пора… Срочно ко мне! Да Храпова, Храпова, кого же еще?!

«Созрел, голубчик!» — с удовольствием подумал Щеглов, кладя трубку.

Ввели Храпова.

Их красные, воспаленные после бессонной ночи глаза встретились. Ни один из них не отвел взгляда — они поняли друг друга прежде, чем было произнесено первое слово.

— Доброе утро, гражданин Храпов, — приветствовал подследственного Щеглов. — Так что же вы хотите мне сообщить?

— Я всю ночь думал, — начал Храпов, с трудом преодолевая волнение, — и решил, что нет смысла скрывать правду. Все равно вы узнаете ее, так пусть вы узнаете ее от меня. Я хочу вам рассказать, гражданин следователь, почему я убил… вернее, стрелял в профессора Красницкого.

— Я вас внимательно слушаю, Храпов.

— Я это сделал потому, — продолжал Храпов, — что он мерзавец и подлец…

— Но это не повод для убийства, — возразил Щеглов.

Храпов остановил его движением руки.

— Возможно. Но иного наказания я для него не видел. Он был достоин только смерти — за все то, что он сделал.

— В чем же его вина?

Храпов перевел дух и с дрожью в голосе ответил:

— Этот человек надругался над моей дочерью.

— Вот как?

— Вам, наверное, уже известно, что моя дочь, Валентина, учится на третьем курсе МГУ на биологическом факультете. Этот тип, профессор Красницкий, преподает там же какой-то предмет, раз в две недели читая студентам лекции. Так вот, около месяца назад, в конце мая, во время сдачи зачетов по его дисциплине, этот мерзавец впервые намекнул моей девочке о своем грязном намерении — в обмен на запись в зачетной книжке. Валентина с негодованием отвергла его домогания. Зачет она все-таки сдала, но скольких трудов это ей стоило! Спустя две недели, когда подошла пора экзаменационной сессии, этот подонок возобновил преследования моей дочери, теперь уже более настойчиво — на этот раз в обмен на положительную оценку на экзамене. И… и она сдалась. А что ей оставалось делать? Ведь она оказалась совершенно беззащитной перед всевластием этого маньяка. А сколько других, таких же как она, глупых и только еще начинающих жить девчонок, оказывалось лицом к лицу с грубостью, пошлостью, ложью, неприкрытой наглостью и откровенным цинизмом тех, кто для них был непререкаемым авторитетом, чуть ли не Господом Богом, в ком они совсем еще недавно видели источник истины, мудрости и знаний! Разве в силах они противостоять всей этой гадости? Чему ж удивляться, что свой первый в жизни настоящий экзамен сдают далеко не все. Вы понимаете, о каком экзамене я говорю. Да, конечно, свою дочь я не оправдываю, но и винить ее не могу. Вся вина полностью лежит на том выродке с профессорским званием. В этом и заключается причина моего поступка.

— Преступления — вы хотите сказать? — поправил его Щеглов.

— Нет, именно поступка, так как преступлением я его не считаю. Я знаю, вы сейчас скажете, что, живя в обществе, нельзя быть свободным от общества, что все мы обязаны выполнять законы, предписываемые этим обществом, и нарушение их считается преступлением. Да, я знаю, все это так, но, поймите меня, существуют некие общечеловеческие принципы, стоящие над законами государства и не зависящие от политической системы, принципы, которыми должны руководствоваться все честные и добрые люди на земле — возможно, это принципы христианской морали, не знаю…

— Но Христос заповедовал нам: «Не убий!» — возразил Щеглов.

— Да, да, конечно, гражданин следователь, я сейчас не в состоянии спорить с вами. Устал, чертовски устал. Простите…

— Итак, — официальным тоном произнес Щеглов, — вы заявляете, что совершили попытку убийства профессора Красницкого из-за принуждения последним вашей дочери к вступлению с ним в интимную связь. Так?

— Так, — упавшим голосом пробормотал Храпов.

— Хорошо. Допустим, что так оно и было. Однако…

— Почему — допустим? — возразил Храпов. — Вы что, не верите моим словам?

— Верю, Храпов, вашим словам я верю, но, прежде чем окончательно установить истину, мне бы хотелось получить от вас ответы на некоторые интересующие меня вопросы.

— Отвечу, если это в моих силах. Задавайте.

— Когда, от кого и при каких обстоятельствах вам стало известно о… несчастье, постигшем вашу дочь?

Храпов нахмурился, внутренне переживая все минувшие события недалекого прошлого.