Тропа оборвалась, внезапно вынырнув из густых зарослей гигантского бамбука, и словно растворилась в небольшой, вымощенной камнем и утрамбованной сотнями босых ног желтолицых туземцев безлесной площадке. Словно купол, смыкались зеленые кроны высоких гибких деревьев, образуя непроницаемый свод и пресекая солнцу путь в святая святых малочисленного дикого народа, населяющего этот забытый Богом уголок земли. Здесь царили вечный полумрак и безмолвие, и лишь шелест змей в сухих опавших листьях да редкие крики разноцветных попугаев нарушали порой таинственный покой неподвижного воздуха, и даже в часы богослужений и великих праздников принесения жертв торжественная тишина оставалась нетронутой и продолжала главенствовать в этом маленьком мистическом мирке.

В самом центре площадки устремился ввысь, безуспешно пытаясь достичь купола навеки сплетенных ветвей зеленого свода, удивительный храм — земное пристанище божества, именуемого Маро. Храм был сложен из огромных гранитных плит, обтесанных терпеливой человеческой рукой и временем. Он представлял собой высокое причудливое строение правильной пирамидальной формы и состоял всего лишь из одного помещения.

Высокий стройный человек средних лет в нерешительности остановился на пороге Храма Бога Маро и задумчиво созерцал тусклые отблески пламени на его внутренних стенах. Человек был погружен в свои думы, и нерешительность его объяснялась не встречей с таинственной древней культурой, живущей и поныне, а концом тропы, заканчивающей свое существование в недрах этого странного строения. Его мысли носились далеко за пределами этой земли, в далекой северной стране, откуда он был родом, и тропа, приведшая его сюда, была лишь чуть заметным пунктиром в сложном и долгом пути на родину.

Человек переступил порог Храма и словно очнулся. Поток мыслей пресекся, разбился о что-то непреодолимое и рассыпался подобно бисеру. Пространство, заключенное в вековых гранитных стенах древнего святилища, было наполнено взглядом Бога Маро. Глаза Христа в христианских соборах или Будды в тибетских пагодах мертвы и бесстрастны, глаза же Маро светились вечной жизнью и обжигали страстью. Взгляд божества проникал в самый отдаленный, самый темный уголок Храма, зажигая там неземной огонь. Верующим он нес любовь и надежду, сомневающихся звал в лоно истинной веры, врагам обещал неминуемую смерть и адские муки, людям же равнодушным бросал вызов либо леденил душу ответным равнодушием. Но до сих пор нога равнодушного не переступала порога Храма.

Человек, стоявший при входе в святилище, был первым, кто встретил взгляд Бога Маро спокойно, хотя и с некоторым чувством замешательства и недоумения. Неприятный холодок прополз по его спине — и только. Человек пожал плечами и хотел было покинуть Храм, но в тот же миг Верховный Жрец, безмолвно молившийся перед статуей зрячего Бога и остававшийся доселе незамеченным для вошедшего, внезапно выпрямился и резко обернулся. Длинный черный плащ с белоснежно-белым подбоем грациозно ниспадал с его точеных плеч, наполовину скрывая величественную фигуру его владельца, орлиный взор гневно сверкал из недр глазных впадин. Верховный Жрец издал гортанный возглас и вскинул тонкую руку по направлению к выходу. Этот жест не требовал комментариев и не знал языковых барьеров. Этот жест был понятен всем. Случайный человек снова пожал плечами, повернулся и, повинуясь Жрецу, вышел из Храма. Вскоре он исчез на тропе, скрытый плотной стеной бамбуковых стволов.

Верховный Жрец воздел руки к лику древнего божества.

— О Великий Маро! — воскликнул он. — Лишенный Души осквернил твой Храм, но он уверует в тебя! Верь ничтожнейшему из слуг твоих, Всемогущий Бог!.. Все сюда!

Повинуясь последнему призыву, в Храм медленно вошли пятеро жрецов — все в черных плащах, но без белого подбоя. Один из них был с повязкой на глазах.

— Пусть Тот, Кто Несет Взгляд подойдет ко мне! — повелел Верховный Жрец.

Человек с повязкой медленно приблизился к нему.

— Сними оковы с очей своих!

Повязка упала на пол, и юноша — Тот, Кто Несет Взгляд — поднял глаза на Верховного Жреца. И — о, чудо! — взгляд его засиял тем же божественным пламенем, что и взгляд Бога Маро. Тот же огонь, та же сила, та же страсть… Словно разряд электрического тока пронизал тела избранников Божьих.

— Храм Великого Маро осквернен неверием, — загремел грозный голос Верховного Жреца, — но вера Божья настигнет Лишенного Души. Он не превратился в пепел под всесжигающим взглядом Маро — значит, он слеп; он не внял моему призыву — значит, он глух. Ты, Несущий Взгляд, последуешь за ним. Твой взгляд, равный взгляду божественных очей Маро, должен настичь осквернившего Храм и решить его судьбу. Видевший Бога и не принявший его — мертв. Это закон. Иди и выполни свой долг. Великий Маро ждет его душу.

Шестеро жрецов воздели руки к лику повелителя и прочитали короткую молитву на древнем языке их племени. Потом Тот, Кто Несет Взгляд приложил правую руку к груди, поклонился поочередно каждому собрату по вере и молча покинул Храм.

Желтые квадраты дрогнули и медленно поползли по мокрой насыпи. Мерный стук, возникший одновременно с движением, быстро нарастал. Вот уже светлые квадраты сменились единой желтой полосой — и вдруг оборвались. Мгновенно стих и стук, но не совсем, а медленно удаляясь в тьму ночи. И наконец плавный поворот поглотил несущуюся в неизвестность электричку. Все смолкло и погасло. Одна лишь белая луна мертвым светом серебрила верхушки высоких елей и две длинные, уходящие в бесконечность, ниточки рельсов.

Человек вздохнул, поправил за плечами зачехленное ружье и быстро зашагал вдоль железнодорожного полотна вслед ушедшему поезду. Позади осталась одинокая, какая-то неуместная здесь и совершенно безлюдная платформа с уже успевшей высохнуть после грозы сиротливой табличкой «Снегири».

«Бедная девочка! — бормотал человек себе под нос. — Бедная, бедная девочка».

Он был в высоких сапогах и длинном брезентовом плаще с капюшоном. Весь его вид выдавал в нем бывалого и опытного охотника. Несмотря на теплую, безветренную летнюю ночь, капюшон был накинут на голову, полностью скрывая его лицо, и лишь изредка, когда свет бледной луны случайно падал на его фигуру, можно было различить острый взгляд блестящих глаз чем-то сильно озабоченного немолодого мужчины.

«Каков подлец, а? Каков подлец! Совсем ведь девчонка еще, а он… Нет, пуля — это как раз то, чего он достоин…»

Метров через сто пятьдесят он круто свернул влево на широкую, размытую дождем проселочную дорогу и пошлепал по ее вязким лужам своими сапогами-вездеходами. Грязь хлюпала и чмокала под его ногами, затрудняя движение, но человек в плаще, казалось, не замечал этого. Он шел по лунному коридору, стены которого высоко вздымались по обе стороны от дороги и где-то вверху, в верхних слоях атмосферы, заканчивались неподвижными черными кронами елей и сосен. В недрах леса заухал филин, вспугнув несколько летучих мышей, тени которых на мгновение ясно обозначились на фоне холодной луны. Воздух был свеж и прозрачен, промытый дневной грозой, и вдыхать его было настоящее блаженство, но человек с охотничьим ружьем был мрачен и невосприимчив к красотам природы. Он шел на охоту, но охоту необычную.

«Убить — это не так страшно, — успокаивал он себя, — особенно когда убиваешь мерзавца. В Афгане я стрелял в людей, выполняя приказ, и видел, как они корчились в горячей пыли, истекая кровью и проклятиями. В тайге не раз бил в упор по оленю или медведю — и тоже видел их судороги. Но в одном случае была война, в другом — охота. И то, и другое оправдано и законом и нашей моралью. На что же я иду сейчас? На войну? На охоту? Война — это единоборство с вооруженным противником, к которому испытываешь ненависть. Охота — тоже встреча с противником, но заведомо более слабым и ненависти не вызывающим. На что же иду я? Он безоружен и слабее меня — значит, это охота, но он ненавистен мне, значит…. Значит, это убийство! Нет, не думать об этом, не думать…»