По восточным меркам Василий был необразован — но он был достаточно проницателен, чтобы распознать возможности для возрождения Византии. Византия уже не была широко раскинувшейся империей античности: то, что поднялось из-под обломков арабских завоеваний, было куда более маленьким и компактным государством с границами, защищать которые стало значительно проще. Но глубинная основа государства пережила годы смуты и теперь снова явилась из темноты с не уменьшившейся внутренней силой.
Хотя у Василия не было нужды — или желания — возвращаться к обширным границам времен Юстиниана, он хотел вернуть империи ее место под солнцем. Было ясно, что эта цель не может быть достигнута без сильных войск, но если армия еще была достаточно крепкой, то флот находился в ужасающем состоянии — факт, ставший очевидным спустя несколько месяцев после того, как новый император взял власть: арабские пираты легко разделались с византийским флотом и захватили остров Мальта.
Как у любой средиземноморской державы, сила империи зависела от сильного флота, и оставить его в подобном плачевном состоянии означало навлечь на себя дальнейшие беды. Распечатав сокровищницу, Василий израсходовал все деньги на полную реконструкцию флота. Он построил передовые для своего времени корабли и прочесал всю империю, чтобы найти подходящих людей в судовые команды.
Восстановленные морские силы должны были стать острием копья великого наступления Василия. В прошлом веке проводились только отдельные кампании против мусульман, и теперь настало время для согласованной атаки. После многих лет агрессивной экспансии халифат пребывал в упадке, расколотым и крошащимся дальше, у него уже не было сил оказывать прежнее давление на Византию. Теперь настало время для военного похода. Арабский флот следовал по пятам за византийским, и нельзя было упустить подобную возможность. Гордо прибыв в Саронический залив, новый флот немедленно показал свою силу, когда пришли вести, что пираты с Крита разбойничают в Коринфском заливе. Не желая тратить время, чтобы обойти вокруг Пелопонесского полуострова, изобретательный византийский адмирал Никита Орифа[133] перетащил свои корабли через перешеек шириной в четыре мили, в сохранности доставив их в залив как раз вовремя, чтобы отправить пиратов ко дну.
Окрыленный победой, Василий начал большое наступление. Его флот прошелся через Кипр, вскоре вернув остров империи, а затем имперские войска проложили себе путь в северную Месопотамию, уничтожив злополучную арабскую армию, вставшую у них на пути. На следующий год Василий повернул на запад, очистив от мусульман Далмацию и захватив итальянский город Бари. В 876 году он распространил влияние Византии на Ломбардию, заложив тем самым основание для возрождения всей Южной Италии.
Пока его армии двигались от одной победы к другой, Василий направил свою непомерную энергию на внутригосударственные дела. Он считал, что нет лучшего подтверждения упадка Византийской империи, чем недостаточное строительство в столице. Старые храмы позорно ветшали и разрушались, а государственные здания начинали являть несомненные признаки упадка. Разослав рабочих по столице, император развернул широкомасштабную программу по переустройству Царицы городов. Каменные крыши пришли на смену деревянным, стены были восстановлены и укреплены, а новые замечательные мозаики вернули церквям их бывшую славу.
Однако самые большие усилия Василий приберег для своей личной резиденции в императорском дворце. Богато украшенные резьбой колонны зеленого мрамора с толстыми желтыми прожилками поддерживали своды, крытые золотом; огромные портреты императора и его семьи были выложены в роскошных мозаиках. Большие имперские орлы украсили пол, а стеклянные мозаичные плитки, полные золота, искрились над ними.
Прямо к востоку от этих палат вознеслась новая величественная церковь, официально посвященная четырем святым, но более известная под довольно непритязательным названием «Nea Ekklesia» — «Новая церковь». Более дерзновенного строения не украшало горизонта со времен, когда Юстиниан закончил возведение Софийского собора. Бесчисленные ангелы и архангелы смотрели с его нисходящих сводов, а внутренние помещения были усеяны не имеющими цены самоцветами. Эта церковь должна была стать самым главным архитектурным сооружением Василия, вечным напоминанием о великолепии македонской династии.
Император настолько сосредоточился на том, чтобы закончить эту постройку, что когда пришли вести о том, что арабы осаждают Сиракузы — последний значительный оплот Византии в Сицилии, — он отказался отправить флот ему в помощь, вместо того предпочтя использовать боевые корабли на транспортировке мрамора для его церкви. Сиракузы пали, но постройка Новой Церкви была завершена.[134]
Византия с очевидностью снова обрела опору под ногами, а вдобавок к восстановлению власти и престижа империя теперь вступила в эпоху поразительного культурного возрождения. Все началось с блистательного патриарха Фотия, который практически в одиночку возродил в империи любовь к классической римской и греческой литературе.[135] Последовал всплеск интеллектуальной деятельности, и Василий приступил к новому амбициозному проекту перевода кодекса Юстиниана на греческий. Для императора, которому самому не хватало образования, это стало бы значительным достижением — но Василию так и не представилось случая завершить свой проект. Его любимый старший сын Константин, которого готовили к наследованию трона, внезапно скончался, и Василий был сражен глубоким горем, от которого так более и не оправился.
Печаль Василия еще более усугубляло то обстоятельство, что смерть сделала прямым наследником его второго сына, будущего Льва VI. В силу довольно запутанных обстоятельств Василий был женат на любовнице своего предшественника, и многие (а особенно сам Василий, которому было лучше это знать) подозревали во Льве ребенка Михаила Пьяницы. Мысль о том, что этот мальчик скоро унаследует трон, который должен был достаться Константину, подталкивала его на крайние меры. Когда император обнаружил, что пятнадцатилетний Лев завел любовницу по имени Зоя, он жестоко избил подростка, запер его во флигеле дворца и выдал Зою замуж за кого-то еще. Впрочем, это никак не повиляло на их роман — как только Лев вышел из заточения, он возобновил отношения с Зоей. Разгневанный император бросил Льва в тюрьму и как-то раз даже угрожал выколоть мальчику глаза, чем глубоко потряс придворных.
Отцу Зои в конце концов удалось уговорить императора освободить Льва, указав, что поскольку ему уже за семьдесят, держать наследника трона в немилости означает навлечь на империю ужасы споров о престолонаследии. Василий с неохотой уступил, они с сыном примирились, но мало кто верил, что это продлится долго. Под тяжестью своего горя император становился все более непредсказуемым, зачастую на него накатывали приступы безумия. Он никогда не выказывал ни малейших колебаний в том, что касалось устранения неудобных людей, и Лев был полностью уверен, что обстоятельства сложатся не в его пользу, если император протянет еще долго. Впрочем, Василий всегда славился своей физической мощью, и в семьдесят четыре года не подавал признаков угасания. Возможно, природу следовало поторопить.
Спустя месяц после примирения со Львом император умер. Официальная версия гласила, что он был убит во время несчастного случая на охоте. Этот совершенно неправдоподобный рассказ упоминал огромного оленя, который протащил императора по лесу шестнадцать миль. Еще более подозрительным было то обстоятельство, что отец Зои — человек, несомненно не пользовавшийся императорской милостью — почему-то возглавил спасательный отряд.
Полная мера участия в этом Льва, конечно, была погребена прошедшими годами, но в чем бы ни состояла правда, большинство жителей было готово закрыть глаза на туманные обстоятельства ради многообещающего девятнадцатилетнего наследника. Несколько дней спустя Лев VI вступил в управление империей. Первым делом он извлек останки Михаила Пьяницы из его убогой гробницы и перезахоронил их в роскошном саркофаге в Церкви Апостолов. Наконец-то убитый император мог покоиться с миром — его смерть была отомщена. Что же до Василия, то начало его правления было запятнано постыдным убийством, и возможно, есть некая справедливость в том, что оно закончилось тем же. Впрочем, при всей своей жестокости он оставил империю неизмеримо более сильной и в военном, и в культурном отношении, и у страны было достаточно причин, чтобы оплакать его.
