После этих слов, прозвучавших поверх приглушенного рева толпы снаружи, уже очевидно нельзя было и помыслить о побеге, и к Юстиниану и его советникам вернулась необходимая сила духа. Если он хотел спасти свой трон, нужно было переходить в наступление — но войска, расположенные в городе, уже показали, что на них нельзя положиться. Впрочем, оставались и другие варианты. Недавно прибыла большая группа скандинавских наемников, и, к небывалой удаче, Велизарий, величайший полководец в истории Византии, как раз пребывал в городе, ожидая отправки в Африку.

Быстро взяв на себя командование ситуацией, Велизарий собрал своих людей и вышел на улицы. Большинство мятежников все еще находилось на Ипподроме, где они громко требовали смерти Юстиниана, не зная о перемене настроений во дворце и об опасности сосредоточения в одном месте. Пожилой евнух по имени Нарсес, который командовал личной охраной императора[68], заблокировал выходы из ипподрома, а Велизарий со своими людьми ворвался внутрь, застав разъяренную толпу врасплох. Сначала толпа в бешенстве бросилась на хорошо вооруженных солдат, но у них не было шансов против мечей и доспехов солдат Велизария, и гневные крики вскоре сменились воплями умирающих. Когда убийства наконец прекратились, ипподром был похож на жуткий склеп, где тела тридцати тысяч жителей лежали там же, где они упали. Восстание «Ника» закончилось, мародеры тщательно обыскивали тела погибших в поисках ценностей, и зловещая тишина опустилась на Константинополь, изредка нарушаемая только грохотом рушащихся горящих зданий.

Юстиниан был потрясен массовыми беспорядками, и хотя вскоре уже почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы восстановить в должности ненавистных министров финансов и юстиции, далее он внимательно следил, чтобы те не злоупотребляли своим положением в отношении простых людей. Впрочем, с аристократами вышел другой разговор. Их высокомерие и непоколебимая вера в то, что только выходец из знати может занимать трон, были непростительны, и он решил, что после мятежа его победа над ними станет окончательной. Девятнадцать сенаторов были казнены, их просторные дворцы снесли, а тела выбросили в море. Сбежавшим аристократам повезло немногим больше. На них натравили Иоанна Каппадокийца, и тот приложил все усилия, чтобы конфисковать их состояния в пользу государства. До конца царствования Юстиниана они были слишком озабочены своим спасением, чтобы причинить ему какой-то вред.

Победа над знатью обозначила и другое резкое расхождение с Западом, что станет важным в будущих столетиях. В децентрализованных и нестабильных варварских королевствах не было никого, кто мог бы противостоять все увеличивающейся власти аристократии, и достижения отдельных сильных королей исчезали сразу же, как они сходили со сцены. Крупная землевладельческая знать столетиями ослабляла власть многочисленных королей, топя любое потенциальное единство в море мелочных ссор. Бедняки, как всегда, оказались меж двух огней, раздавленные хваткой феодалов и еще сильнее привязанные к своей земле. По контрасту Константинополю удалось, к величайшей своей выгоде, почти полностью держать аристократию под контролем, обеспечивая гражданам удивительную по тем временам степень социальной и экономической мобильности, что немало способствовало процветанию и силе империи.

Знали они об этом или нет, у жителей Византии было достаточно причин быть благодарными своему императору. А после мятежей они поняли, что должны выучить и другой урок. Мудрый правитель будет искать расположения своего народа — но это не означает, что он занимает трон по милости своих подданных. Очевидно, что императоров нельзя было назначать и смещать так легко, как им представлялось, и трупы на ипподроме свидетельствовали об опасности попыток пренебрежительного обращения с Юстинианом. Само здание оставалось закрытым для игр еще несколько лет, возвышаясь в скорбной тишине памятником людям, понесшим здесь наказание. Никогда больше неистовство ипподрома не омрачало царствование Юстиниана.[69]

Едва ли это было благоприятным началом для того, что стало византийским Золотым веком. Три дня густой дым висел над разоренной столицей, пожары догорали на улицах. Мятежники оставили за собой шлейф разрушений. Главные ворота императорского дворца, здание Сената, общественные бани, многочисленные дома и дворцы сгорели дотла. Центр города лежал в обугленных руинах; огонь затронул даже Софийский собор и расположенную неподалеку церковь святой Ирины. Константинополь выглядел так, будто по нему прошлась опустошительная орда варваров — и понимание того, что именно его жители нанесли городу такой ущерб, нависало над улицами, как черное облако.

Обозревая нанесенный урон из окон своего дворца, Юстиниан тем не менее видел не катастрофу, а прекрасную возможность. Разрушение устранило обломки прошлого, расчистив путь для новой амбициозной строительной программы, которая должна была превратить город — и всю империю — в блистательный центр цивилизации.

Никогда прежде жители Римской империи не видели подобной строительной кампании, проводившейся с такой скоростью. Тауресий, скучный городишко, в котором родился Юстиниан, был перестроен и стал называться Юстиниана Прима[70]; повсюду росли больницы и бани, усиливались и оборонные сооружения. Были построены мосты над могучими реками, а вдоль основных магистралей расположились постоялые дворы, чтобы имперские гонцы могли менять здесь лошадей.

Самые впечатляющие работы, впрочем, остались на долю Константинополя. Новое роскошное здание Сената, оснащенное сливочно-белыми мраморными колоннами и покрытое превосходной резьбой, выросло возле центральной площади города взамен старого, сгоревшего. Были воздвигнуты три статуи варварских королей, склонившихся перед высокой колонной, увенчанной конной статуей Юстиниана в полном военном облачении.[71] К западу от своей колонны Юстиниан построил крупное подземное водохранилище, чтобы питать многочисленные фонтаны и бани и обеспечивать свежей водой всех жителей города. Константинополь блистал новыми постройками, но для императора это было только начало. Теперь он занялся проектом, который должен был превзойти все остальное.

Без сомнения, собор святой Софии был самым важным строением из тех, что были разрушены во время восстания. Изначально построенный Констанцием II, чтобы проводить здесь таинство святого причастия, он был уничтожен более ста лет назад во время восстания, когда талантливый оратор и церковный реформатор Иоанн Златоуст был изгнан в Грузию.[72] Спустя одиннадцать лет император Феодосий II восстановил храм, воссоздав его унылый облик, и большая часть жителей города полагала, что вскоре вновь увидит привычные очертания собора. Но Юстиниан не намеревался следовать избитым замыслам предшествующих веков. Это был шанс переделать собор на новый лад, соответствующий его видению империи. Этот замысел был без малого революционным, в равных долях сочетающим искусство и архитектуру, и должен был стать долговечным памятником самому императору, воплощенным в мраморе и кирпиче.

Спустя месяц с небольшим после восстания «Ника» началось строительство великого памятника правлению Юстиниана. Выбрав двух архитекторов, у которых воображения было больше, чем опыта, император велел им создать строение, подобного которому нет нигде в мире. Одного только размера было недостаточно — в империи имелось множество величественных памятников и огромных скульптур. Требовалось нечто другое, соответствующее рассвету нового золотого века. Стоимость не должна вас волновать, сообщил император архитекторам, но все должно быть сделано быстро. Ему было уже за пятьдесят, и он не собирался допустить, чтобы его наследник нанес последний мазок на созданное им полотно и объявил его своим.