"За" проголосовали 22 человека. "Против" — 67!..
В память прошлого Серго позвонил по домашнему телефону Махарадзе, попросил спокойно посмотреть правде в глаза.
— У Буду свои расчеты. Не вам, Филиппе, таскать для него каштаны из огня…
Махарадзе сердито отрезал:
— Мой ответ ты услышишь завтра!
Серго положил трубку, вздохнул: "Старый упрямец". Ему совсем не хотелось присутствовать при полном посрамлении Махарадзе.
В зале полным-полно. На общегородское собрание пришло около полутора тысяч коммунистов. За резолюцию ЦК Грузии ни одного голоса. Двенадцать человек воздержались. Все остальные против. Уж куда яснее!
"Тем хуже для Орджоникидзе", — решили битые и вызвали по прямому проводу Москву "для чрезвычайно важных и неотложных дел" и продиктовали записку Ленину. В грубой, ультимативной форме они потребовали изменить решение Пленума ЦК РКП (б) и всячески поносили "колонизатора Орджоникидзе".[88]
Отповедь последовала немедленно. Не желая вступать в переговоры с авторами наглой записки, Ленин телеграфировал С. Кирову и М. Орахелашвили:
"Удивлен неприличным тоном записки по прямому проводу за подписью Цинцадзе и других… Я был убежден, что все разногласия исчерпаны решениями Пленума ЦК при моем косвенном участии, при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе и настаиваю на передаче вашего конфликта в приличном и лояльном тоне на разрешение Секретариата ЦК РКП, которому и передано ваше сообщение по прямому проводу".
"Нас травят! Мы уходим в отставку!" — хором вскричали по команде Мдивани девять из двенадцати членов ЦК Грузии. Десятый промолчал. Только Мамия Орахелашвили и Шалва Элиава заявили протест:
"Такую позицию считаем недопустимой и антипартийной и поэтому участвовать в голосовании проекта постановления об отставке ЦК считаем для себя совершенно невозможным".
Серго, напротив, отнесся очень спокойно.
— Угодно в отставку, пожалуйста. С дорогой душой…
Из Москвы коротко сообщили: "Удовлетворить ходатайство нынешнего ЦК КП Грузии об его уходе в отставку".
Теперь уже ничто другое не отвлекало отставных "генералов без армии". Они полностью отдались заветной цели "убрать Орджоникидзе". Во все уголки Закавказья разъехались эмиссары Мдивани фабриковать компрометирующие материалы. На частных квартирах происходили тайные совещания, из уездов приглашали секретарей партийных комитетов. Повсюду выискивались недовольные, обиженные, просто проходимцы. Наконец Окуджава и Какабадзе подали заявление, попросили "защитить их от постоянных угроз и невыносимых оскорблений со стороны потерявшего совесть Орджоникидзе".
Серго ответил на запрос ЦК:
"Плод гнусной склоки. Все эти нелепые слухи рождены в атмосфере фракционной драки… Надеюсь, в самом непродолжительном времени здоровье Владимира Ильича даст мне возможность подробно и всесторонне выяснить все эти и другие вопросы в личной беседе с ним".
Надеждам Серго не суждено было сбыться. Повидаться с Ильичей не удавалось. А клеветники, разносчики лжи и сплетен вовсю действовали. И Серго "сорвался" — на оскорбление ответил пощечиной.
Это произошло на квартире Орджоникидзе. Единственный свидетель инцидента, находившийся проездом в Тифлисе, тогдашний заместитель председателя Совнаркома Рыков, был в близких отношениях с "потерпевшим". Все же и он встал на сторону Серго.
"По существу инцидента, — писал Рыков, — я считаю, что т. Орджоникидзе был прав, когда истолковал как жестокое личное оскорбление те упреки, которые ему сделал т. Кобахидзе".
Серго своей вины не умалял. Лишь правды ради подчеркивал, что столкновение было вызвано "не политическим спором, а личным оскорблением, нанесенным мне".
Ленин принял единственно возможное решение.
"Орджоникидзе был властью по отношению ко всем остальным гражданам на Кавказе, — диктовал стенографистке тяжело больной Ильич. — Орджоникидзе не имел права на ту раздражаемость, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджоникидзе, напротив, обязан был вести себя с той выдержкой, с какой не обязан вести себя ни один обыкновенный гражданин…
…нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе (говорю это с тем большим сожалением, что лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции)…"
История с Серго заставила Ленина снова вернуться к "автономизации". Он решил продиктовать — писать уже не мог из-за паралича правой руки — программное завещание по национальному вопросу. Надо спешить, "чтобы болезнь не застала врасплох", говорил Ильич секретарю Совнаркома Лидии Фотиевой. Ленин знал ее очень давно: еще в 1904 году в Женеве Лидия Александровна помогала Крупской в конспиративной переписке с подпольными большевистскими организациями России.
Записи Фотиевой (по ее словам, в целях наибольшей достоверности они почти не подвергнуты литературной правке) проливают свет на многое:
"30 декабря Владимир Ильич диктовал в два приема по пятнадцати минут письмо "К вопросу о национальностях или об "автономизации" и читал два Раза по двадцати минут.
31 декабря вечером Владимир Ильич в два приема закончил диктовать письмо "К вопросу о национальностях или об "автономизации".
…Появление этого письма было непосредственно вызвано конфликтом в ЦК Компартии Грузии. Основной причиной конфликта был вопрос об образовании Закавказской федерации…
24 ноября Секретариат ЦК РКП (б) назначил комиссию[89] для срочного рассмотрения заявлений, поданных ушедшими в отставку членами ЦК КПГ старого состава (Ф. Махарадзе и др.), и для выработки мер, необходимых, чтобы установить прочный мио в Компартии Грузии. Решение это было передано на утверждение Политбюро. Владимир Ильич при голосовании воздержался.
Комиссия выезжала в Тифлис. Она закончила работу в декабре, и Ф. Э. Дзержинский доложил о результатах Владимиру Ильичу еще до его заболевания. Все это дело крайне тяжело повлияло на Владимира Ильича.
Он остался недоволен работой комиссии Дзержинского, считал, что с ее стороны не было проявлено необходимого беспристрастия при расследовании "грузинского инцидента"…
1923 год
24 января Владимир Ильич вызвал меня и дал поручение запросить материалы комиссии по грузинскому вопросу. Владимир Ильич сказал при этом, что поручает М.И. Гляссер, Н.П. Горбунову и мне детально их изучить и доложить ему. Владимир Ильич добавил, что это нужно ему для партийного съезда. О том, что "грузинский вопрос" стоял в Политбюро, он, по-видимому, не знал. Владимир Ильич сказал: "Накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об "инциденте", и это на меня очень тяжело повлияло". Поручение Владимира Ильича об изучении материалов по "грузинскому вопросу" было продиктовано тем, что, как он писал, нужно "доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы несправедливостей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются".
25 января Владимир Ильич спросил, получены ли материалы комиссии. Я ответила, что Ф.Э. Дзержинский приедет из Тифлиса лишь в субботу, 27 января…
1 февраля Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов 30 минут вечера. Сообщила ему, что Политбюро разрешило получить материалы грузинской комиссии. Владимир Ильич указал, на что обратить внимание при разборе материалов и вообще как ими пользоваться, л сказал: "Если бы я был на свободе…", — сначала оговорился, а потом повторил смеясь: "Если бы я был на свободе, то легко бы все это сделал сам"…
