Серго весь был обвеян суровым и крепким воздухом революции, где вошло в обычай сражаться против врага в сотни и тысячу раз сильнейшего, где при любом неравенстве сил не складывали оружия и не просили пощады, не сдавались в плен, не падали Духом, а деловито заменяли падавших, выбывших из строя. Откуда же здесь быть самохвальству, ограниченности?!"
10
Орджоникидзе покидал Прагу последним. Несколько часов назад уехал Сурен Спандарян — делегат от Баку. Впервые за две с половиной недели Орджоникидзе остался в Праге один. Обязанности, возложенные конференцией на председателя "разъездной комиссии", исчерпаны. Больше ничего не нужно делать, не о ком заботиться, просто дождаться вечера и сесть в парижский экспресс. А пока можно побродить по городу, хотя погода не очень благоприятная. — Со снежных вершин Крконоши дует пронзительный ветер, пражцы спешат укрыться в жарко натопленных квартирах, неплохо и в пивных.
Побродив по Градчанам — Пражскому кремлю, Серго спустился к Карлову мосту, где в почетном карауле недвижно застыли тридцать изумительных статуй. На другом берегу медлительной Влтавы не заметил, как углубился в узкую Гибернскую улицу. Машинально направился к трехэтажному дворцу в стиле раннего барокко. С начала двадцатого столетия дворец, часто менявший владельцев, — собственность чешских социалистов. У него доброе имя — Народный дом.
Привратник распахнул резные двери, вежливо, но не без тревоги осведомился:
— Снова партейтаг, пан?
Серго улыбнулся. Даже лидеры чешских социалистов, охотно предоставившие Народный дом для заседаний конференции, далеко не всегда понимали, из-за чего "русские коллеги так долго делают свой партейтаг", о чем две недели дискутируют за плотно закрытыми дверями.
Дальняя большая комната с простыми столами и стульями, с бюстом Карла Маркса на этажерке встретила Серго непривычной тишиной. Боясь вспугнуть нечто бесконечно дорогое, Серго поторопился сесть, прикрыл глаза. Его не очень заботило, увидит ли он когда-нибудь снова Прагу. На двадцать шестом году жизни такие мысли не обременяют. Прожитое кажется первой ступенью длинной лестницы, неизменным преддверием к тому, что еще должно открыться. Но с этой комнатой было слишком трудно расставаться! Б ее стенах Серго испытал величайшее счастье, удовлетворение, гордость. Здесь возродилась[37] безгранично дорогая его сердцу Российская социал-демократическая рабочая партия.
Готовясь в недалеком уже будущем взять в свои руки судьбы России, испытанная в боях, революционная партия не только проложила межу между борцами и отступниками. Она высказала свое мнение по многим вопросам, волновавшим в те дни миллионы людей — о борьбе с голодом и о китайской революции, "несущей освобождение Азии и подрывающей господство европейской буржуазии", о социальном страховании и о положении в Иране, о русском и английском колониализме и о парламентской тактике социалистов. Дошла до самых глубин жизни.
…Вечером Серго последним из русских большевиков покинул Прагу. Хотелось как можно скорее в Россию, в круг бойцов. Но путь в Петербург по многим причинам снова лежал через Париж.
В этот последний недолгий приезд во Францию Орджоникидзе прочитал черновой набросок статьи Владимира Ильича о Герцене:
"Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной воли". Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. "Молодые штурманы будущей бури" — звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.
Буря, это — движение самих масс… Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах".
Всем существом своим Серго ощущал эту поднимающуюся бурю. 10 февраля он уже писал из Петербурга в Заграничный центр:
"Дела идут недурно. Надеюсь, пойдут совсем хорошо. Разыскал многое… Настроение среди публики отрадное. О ликвидаторах и слышать не хотят. Все, без различия, приветствуют наши начинания. В успехе не сомневаюсь. Почти на каждом заводе имеется сплоченная группа".
Вдогонку второе сообщение. Из Киева — Ленину. "В конференции все видят выход из склоки и все приветствуют… Везде и всюду просят резолюций, только жаль, что их нет в большом количестве, шлите по несколько экземпляров по имеющимся адресам. В Киеве очень крепко. Еженедельно выходят листки и ведется работа".
Покуда Орджоникидзе объезжал города Украины, читал доклады о конференции в Ростове и Баку, Малиновский получил тщательно зашифрованную "Избирательную платформу РСДРП". Надежда Константиновна предупреждала, что до того, как рукопись будет отпечатана большим тиражом, ее необходимо хранить в строжайшем секрете. Никто, кроме Серго и Малиновского, ничего знать не должен.
Малиновский болтать не стал. Он попросту снял с рукописи Ленина копию и передал жандармскому полковнику Заварзину. А тот со специальным курьером переслал директору департамента полиции:
"При сем имею честь представить вашему превосходительству копию добытой агентурным путем избирательной платформы РСДРП, Означенная платформа в рукописи переслана из-за границы и подлежит отпечатанию под непосредственным присмотром члена ЦК — "Серго", упоминаемого в моих предыдущих представлениях и ныне, по сведениям агентов, находящегося в г. Киеве.
К сему ходатайствую перед вашим превосходительством сведения о месте нахождения "Серго" использовать без указания источников на г. Москву. И докладываю, что о поступлении подлинника "платформы" известно лишь двум лицам, почему и дальнейшая разработка по сему делу крайне нежелательна ввиду опасности безусловного провала весьма серьезной и ответственной центральной агентуры".
Ничего плохого Орджоникидзе не подозревал. Малиновского он нисколько не опасался, тем более что после Праги их отношения стали теплее. Серго и сейчас сказал ему чистую правду. Рукопись Ленина он действительно собирался печатать в Киеве. Нашел подходящую типографию, условился с владельцем, только тот в последний момент оробел, отказался от своего слова. Серго ругался, а должен бы благодарить своего невольного спасителя!
Раздосадованный Орджоникидзе, уже не предупреждая Малиновского, внезапно уехал в Тифлис. Еще несколько недель он останется на свободе, среди борцов.
Приезду Серго Стасова душевно обрадовалась. Она с удовольствием отправилась на свидание, назначенное у почтамта на Михайловском проспекте. Веселый, отлично одетый Серго подхватил Елену Дмитриевну под руку. У гостиницы "Северные номера" предложил зайти в духанчик. Подобно большинству популярных тифлисских кабачков, этот также находился в подвале. Стасова заколебалась. Серго настаивал. Чтобы не обидеть его, пришлось согласиться.
Через несколько минут на столе появились кувшин с вином, нацеженным из бочки, тарелки с зеленью, вареным лобио с орехами, сыром. На кухне жарились шашлыки. Серго шутил, рассказывал веселые истории. Елена Дмитриевна пыталась заговорить о делах. Ничего не выходило.
Стасова не заметила, как Серго перемигнулся с вошедшим в духан толстяком. Тот заулыбался, сорвал с блестящей бритой головы черную круглую шапочку, издали протянул руки.
— Теперь все в сборе, можно поговорить, — объявил Орджоникидзе, ставя на стол пустой стакан.
Впоследствии Елене Дмитриевне придется часто обращаться к этому толстяку. По очень веской причине — у него своя, хорошо оборудованная типография. В том же районе — вблизи почтамта и "Северных номеров". Для пущей — важности в конторе типографии Стасова отрекомендовалась как заведующая школой общества учительниц. Школе требовалось то одно, то другое. Из большого уважения к "госпоже директорше" текст у нее всегда принимал сам хозяин. Он же выдавал готовые заказы — небольшие, тщательно упакованные пачки.
