Развязка приближается с быстротой поразительной. Паровоз, поставленный на рельсы Русской организационной комиссией, неотвратимо набирает скорость. Из сумрачного ущелья он выносится на перевал. Взору машиниста вот-вот откроются озаренные солнцем вершины, светлые дали..

На первой странице в углу под линеечку немного выцветшими буквами — фамилия и инициалы автора:

Воронский А. К.

И сотня-другая убористых строк…

"Я приехал в Прагу делегатом от Саратова, одним из первых.

Чаще всего я видел Серго озабоченным. Иногда в самой середине разговора он как будто переставал слушать собеседника, взгляд его становился отсутствующим, точно он задумывался о чем-то далеком, внезапно его поразившем и подчинившем себе. Он становился рассеянным, переспрашивал собеседника, повторял его последние слова, глядя не в глаза, а куда-то между ними, в переносицу или выше.

Был мягок и благодушен с товарищами в обиходе, легко воспламенялся, возражал резко и решительно, с напором и энергией, иногда с раздражением. Это случалось, если Серго замечал, что говоривший, по его мнению, начинал кривить душой, дипломатничать, избегать прямых ответов. Он не терпел оговорок, недомолвок, туманностей. Голос его сразу повышался, делался громким и напряженным, акцент заметно увеличивался. Вид же он принимал такой, будто его незаслуженно обидели.

В Праге Серго продолжал работу организационной комиссии, сносился с Лейпцигом, через который следовала часть делегатов, вел переговоры с чешскими социалистами, предоставлявшими нам квартиры, переписывался с Лениным. Серго следил, чтобы делегаты не слишком бросались в глаза прохожим — заставлял сменить шубы, башлыки, меховые шапки, валенки на более европейские платья и обувь.

Делегаты ходили гурьбой по улицам, громко разговаривали по-русски. Серго напоминал о конспирации. Иногда и сам нарушал конспирацию, ведь ему было всего 25 лет!

Иногда в шутку подкашливал "по-тифлисски" вослед какой-нибудь пражской красавице, она вздрагивала и оглядывалась, а бравый полицейский предупредительно топорщил свои нафабренные усы…

Вечера — в пивной. Хозяину чеху сказали, что мы болгарские студенты, благо Серго сильный брюнет,

Ян Зевин, делегат Екатеринослава, ориентировался на Плеханова. Он все колебался — принять ли ему участие в конференции с решающим голосом, наблюдателем, или поехать к Георгию Валентиновичу Плеханову за инструкциями, Ян отличался большим упорством, и они часами спорили с Серго, при этом Серго что-то чертил на папиросной коробке, на клочке бумаги, точно хотел доказать ему истину своих мнений наглядно и геометрически. Серго не ошибся. Зевин с первых дней войны 1914 года порвал с Плехановым, связал свою жизнь с большевиками. Он погиб в числе 26 бакинских комиссаров.

Приехал Ленин. Очень сердитый. Дело в том, — что группа делегатов, и я в том числе, разослала приглашения на конференцию меньшевикам-партийцам, впередовцам и т. д. Не помню, принимал ли в этом участие Серго. Кажется, не агитируя за такие приглашения, он, так сказать, "пропускал": попробуйте и убедитесь сами, что из этого получится.

Получилось же прежде всего то, что однажды Серго появился среди нас встревоженный и объявил, что приехал Ильич и очень не жалует нас за наши приглашения. Я никогда не видел Серго в таком нервном и напряженном состоянии — обычных шуток и в помине не было. Он торопил нас немедля отправиться к "Старику", как мы между собой называли Ленина. Владимир Ильич уже ждал нас. Он сидел в застегнутом пальто и не снял котелка. Весь вид Ильича как будто бы говорил — как хотите, приглашайте кого вам угодно, я в этом деле не участвую, в случае чего могу и уехать.

Мы сказали, что объединяться с ликвидаторами мы не намерены, приглашения же послали меньшевикам и впередовцам, чтобы лишний раз показать рабочим, что не мы раскольники, а упомянутые группы.

Ленин с этим доводом не согласился, утверждая, что о расколе не может быть и речи. Раскалываются по крайней мере две стороны, в России же настоящую революционную марксистскую работу ведут только большевики. Серго помог уладить недоразумение с Владимиром Ильичей. Он делал предупреждающие знаки, перебивал, если находил, что кто-нибудь из нас неправильно выразился, качал головой и не отступался от Ленина, убеждая его, что все обойдется. Через два часа все было улажено. Вечер мы провели с Владимиром Ильичей в самой дружеской и товарищеской беседе. Ленин шутил, много смеялся и еще больше расспрашивал нас о работе в России, попутно приглядываясь к тем из нас, с кем он встречался впервые. Удивительный был у него прищур глаз. Серго сиял и радостно оглядывал нас, подкашливал "по-тифлисски".

Из всех нас, делегатов, которым удалось пробраться через кордон, Орджоникидзе был к Ленину наиболее близок. Они встречались, как старые знакомые. Постоянно находились у них разные совместные дела. В памяти моей запечатлелось: уголок комнаты, где происходили заседания конференции, большое окно или арка, — уединившись во время перерыва и понизив голоса до шепота, коренастый и плечистый Ленин с головой Сократа, приложив горсточкой руку ко рту, доверительно, именно доверительно, совещается с Серго. О чем-то расспрашивает либо слушает, поглядывая куда-то на стену, всегда настороженный, внимательный. Время от времени он наклоняется к самому уху Серго, да, теперь, в эту минуту, он наставляет его — и вдруг хохочет тихонько, приподняв плечи. Невозможно передать эту кипучую натуру, всегда в движениях и в действиях, всегда неутомимую и находящуюся в непрерывных изменениях.

Серго задумчив. Уставившись в одну точку, он трогает свой крупный нос; иногда он поглядывает на Владимира Ильича, и в этом его взгляде и гордость за человека, с которым он беседует, и преданность ему, и еще больше неподдельной к нему любви.

Следя порой за ними, улавливал на продолговатом лице Серго радостное восхищение Ильичем, готовность следовать за ним до конца. Эти чувства Ленин возбуждал и среди других делегатов, но далеко не все умели вести себя с таким тактом, с такой чуткостью, какие обнаруживал Серго.

Во всех главных решениях конференции Серго принимал самое видное участие, выступал, обсуждал проекты резолюций, вносил поправки и изменения. Поведение его в смысле большевистской последовательности было безупречно и совершенно соответствовало основной линии Ленина.

По-прежнему Серго продолжал энергично уговаривать обоих плехановцев, по-прежнему в перерывах слышался его кавказский акцент, веселый смех открывал не менее веселые зубы, и каждой своей чертой, каждым своим движением он как бы свидетельствовал: будь что будет, а наше непременно возьмет. В этом не сомневайтесь, друзья!

То была прекрасная, заразительная уверенность, необходимая в нашем трудном деле, присущая и другим делегатам, но наиболее выразительная у Серго.

…Глядя на Серго, я сравнивал его с чешскими социалистами…

Серго тоже принадлежал к угнетенной национальности, причем национальный гнет со стороны царизма отличался особой жестокостью и хамством, Орджоникидзе горячо и преданно любил густо насыщенное синью, как бы спустившееся к самой земле, необъятно низкое небо Кавказа. Любил свои горы, то грозные, похожие на бастионы, как бы полуразрушенные гигантскими пушками, то нежные и мягкие в своих очертаниях, то покрытые сверкающей снежной бахромой, увитые зеленью, точно победными венками. Любил свой народ с его древнейшей культурой, а еще больше любил он свое большевистское подполье, крепкое содружество товарищей, их непреклонность и самобытность. В нем ни грана, ни скрупула не было той шовинистической закостенелости, которую все мы, делегаты конференции, замечали у чешских социалистов. Смешно было и говорить о национализме Серго!

И в другом отношении различие между Серго и западными "культурными" социал-демократами бросалось в глаза. Когда выступал лидер чешских социалистов Немец, он сильно жестикулировал, потрясал кулаками, рычал, вопил, гремел, обличал, но то был пафос нарочитый, энтузиазм наигранный. И пафос и энтузиазм спадали тут же на глазах. У Серго и в помине не было ни этой искусной аффектации, ни этого закатывания глаз, ни этой подозрительной дрожи в голосе. Все просто, естественно и мужественно. Слово рождается из глубины существа, из самых недр его. Страсти неподдельны, возмущение убедительно. Писарев однажды заметил: чем мельче подлинные чувства и мысли, тем упорнее прибегает человек к краснобайству, к ложной патетике, к красивым оборотам. У Серго не было в этом никакой нужды, чего-чего, а настоящей, искренней страстности ему не требовалось у кого-нибудь занимать.