(Я предпочитаю не думать о том, что из-за крыс постоянно вспыхивали эпидемии, что не было туалетов и люди ходили под себя или, в лучшем случае, в отхожее место, а это совсем не смешно, особенно летом. Мысли о холере и цинге я тоже гоню прочь. Я не беру в расчет и то, что розовощекие женщины помногу лет носили пояс целомудрия, когда мужчины уходили в крестовые походы. И что невинных людей на всю жизнь заточали в тюрьму, где только грызуны и могли составить им компанию. Кстати, живи я в Средневековье, я бы уже умерла, так как средний возраст человека составлял тогда тридцать лет).
— Так начинайте же!
— Нет, уж лучше вы!
Роланд и Геро ходят по кругу и, как положено боксерам, держат кулаки наготове. Теперь уже никого не интересует, что мы собрались здесь по случаю свадьбы. Мариуса и Уши еще нет. Они только закончат заниматься любовью и сразу приедут. Мариус так прямо с презервативом из овечьей кишки, которая не вызывает аллергии. А то у Уши аллергия на резинки. Она ведь у нас такая нежная.
Между тем Геро и Роланд по-прежнему петушатся, но никто не делает первый шаг. Только изредка они выдвигают кулаки чуть вперед, но потом возвращают их в исходное положение. Вот, свершилось! Роланд слегка ударил Геро по плечу.
— О-о! — голосит Геро, хотя очень больно ему быть не может.
Я вспоминаю фильм про черепашек ниндзя, в котором двое дальневосточных бойцов в черных костюмах после каждого удара извиняются друг перед другом. Этот своеобразный бой происходит на песке, чтобы никто не мог получить серьезного увечья. Фильм был ориентирован на молодежную аудиторию, которой хотели привить неприятие насилия. Но так как весь сюжет сводился к диалогу: «О-о! — Прошу прощения! — Да все нормально! — О-о! — Прошу прощения! — Да все нормально! То юная поросль просто не могла досмотреть этот двухчасовой фильм до конца и уже через тридцать минут выходила из кинозала и завязывала драку с кассиром, отказывавшимся вернуть деньги. А потом молодые люди либо напивались до чертиков, чтобы прийти в себя после всего происшедшего, либо избивали своих одноклассников-иностранцев, надеясь, что те будут извиняться. Как бы там ни было, фильм не стал культовым.
О, Геро дает сдачи: Роланд получает удар в грудь.
— Все, больше я этого не потерплю! — Мать Мариуса неожиданно прерывает эту разборку, протискиваясь своим стодвадцатикилограммовым телом между Геро и Роландом. От волнения она так меняется в лице, что становится похожа на баклажан, который кладут на блюдо рядом с помидорами. — Жених и невеста будут с минуты на минуту, а вы тут смертоубийство затеяли! — возмущается она.
Действительно, к церкви подъезжает лимузин. Конечно, медленно, чтобы все могли по достоинству оценить торжественность церемонии. Мне сразу становится плохо. По крайней мере Геро и Роланд оставили свою перепалку. Хотя, собственно говоря, жаль. Машина останавливается прямо перед входом в церковь. Отец жениха открывает дверь лимузина, и тут выходит сам жених. Со мной чуть не случился удар. На Мариусе смокинг и, конечно, белая рубашка. А теперь самое ужасное. Он надел «бабочку». Я всегда спрашивала себя, как она будет смотреться на нем. Я, я хотела выйти за него замуж. И он должен был надеть эту «бабочку» на нашу свадьбу!
Я сейчас заплачу. Надо скорей подумать о чем-то веселом, но ни о чем веселом мне не думается.
Можно было бы просто уйти, но я словно врастаю ногами в землю. Потом из лимузина показывается ворох шелковых складок, рюшек и оборок. Разумеется, это Уши. Интересно, что будет со свадебным платьем, если я выбью ей все зубы. Как бы незаметно свалить отсюда. И зачем я только пошла на эту ужасную свадьбу?
Чувствую себя как забракованная коллекция бегемотиков из «Киндерсюрприза». Кому нужна забракованная коллекция бегемотиков из «Киндерсюрприза»? Только полнейшим идиотам, которые бродят в выходные по блошиным рынкам в поисках всякой всячины. Бегемотиков случайно выкрасили в синий цвет, и они грустят, понимая свою бесполезность. Хотя и всех остальных бегемотиков постигнет та же участь. Они будут пылиться где-нибудь на чердаке. А может, кто-нибудь случайно наступит босиком на такого бегемотика-самурая, порежет ногу, и рана быстро не заживет, потому что на дворе зима и к месту пореза не проникает воздух. Если этому человеку очень не повезет, и рана начнет гноиться, то он еще долго будет ходить и прихрамывать, вспоминая бегемотиков. И рано или поздно они окажутся в мусорном ведре. А потом снова попадут на блошиный рынок. Я схожу с ума.
Уши горделиво ступает в своем торжественном наряде. Ее свадебное платье очень похоже, на то, что было на принцессе Диане, когда она так мило покраснела и сказала: «Я буду с Филиппом Чарльзом Артуром Георгом — или (или как-то так), — пока смерть не разлучит нас». А Уши поправилась. Во всяком случае, раньше она была в лучшей форме. Уши стала настоящей коровой! Ого-го!
— Что, солнце, снова в наших краях? — Неожиданно ко мне подходит Питбуль.
— Гм, — отвечаю я. Потому что я все еще в трансе. — Как там клуб? — произношу я, чтобы хоть что-то спросить.
— Все в лучшем виде! На следующей неделе я как раз рассчитываюсь со служащими за последние три месяца. Так вот хотел написать тебе имейл, узнать, не изменился ли у тебя номер лицевого счета.
Во до чего дошло! Питбуль пишет мне имейл! А позвонить он, что, не может? Мне вдруг становится очень грустно. Почему все так плохо?
— Номер лицевого счета у меня тот же самый. — Мне нелегко сказать даже эту короткую фразу, и я быстро отворачиваюсь. Не то Питбуль заметит, что я снова готова разрыдаться. Как было хорошо еще полгода назад! Я жила тихой, мирной жизнью в Ватцельборне. Лучше бы не было никакого отпуска на Карибах, тогда нашу лодку не перевернуло бы и все осталось бы как прежде.
— Что ни говори, а Мариус очень счастлив, — говорит Питбуль.
— Да, это самое главное. — Хорошо, что мой голос не дрогнул.
— А ты, ты счастлива, Каро? — спрашивает Питбуль так, как будто он утешает малыша, упавшего с восьмиметрового дерева, пока остальные пытаются собрать его по частям и найти пластинку для исправления прикуса. Ее-то, скорее всего, унесла ворона, она ведь любит блестящие предметы. Конечно, я счастлива. Но разве Питбуля это по-настоящему интересует?
— Да, я счастлива, — заявляю я. Но мне, кажется, что я сама себя обманываю.
— Ага, — говорит Питбуль, но верить не верит.
Чувствую себя какой-то ужасно беспомощной. Я бы сейчас с радостью прильнула к плечу Питбуля и закричала: «Неужели нельзя все вернуть назад?» Но это исключено.
— А твой новый приятель, — косится он в сторону Роланда, который стоит у березы в полном одиночестве и ждет меня, — он как, тебя не обижает? У вас все в порядке?
— Ну, разумеется! — бормочу я, украдкой следя за Мариусом и Уши. Уши поправляет складки своего платья. Мне оно было бы как раз впору. — Уши такая милая, — говорю я, чтобы хоть что-то сказать.
— Да, только сейчас ей приходится несладко, — говорит Питбуль. — Беременность протекает тяжело. У нее уже несколько недель водянка. Во всяком случае, Мариус мне так говорил.
Потом страшный звон в ушах, который становится все сильнее и сильнее. Уши беременна! Уши беременна! У Мариуса и Уши будет ребенок! А я, дурочка, стою перед входом в церковь и чувствую себя забракованной коллекцией бегемотиков. Неужели все это, правда?
— Уши беременна, — шепотом повторяю я. Я чувствую, что у меня перекрутилась толстая кишка, но в отличие от телефонного провода вернуть ее в исходное положение уже никогда не получится.
— Разве ты не знала? — спрашивает Питбуль. — О господи, Каро, я не хотел, я думал, для тебя это не новость.
Я с трудом понимаю, что он говорит: звон в ушах становится все громче. Теперь я вообще не разбираю его слов. Гул такой сильный, что мои барабанные перепонки вот-вот лопнут. Я схожу с ума, это точно.
— Каролин, осторожно, не делай резких движений. — Я вдруг вижу перед собой Геро, Тома, Рихарда, Маузи, Арабраб и Роланда. Господи, что им от меня нужно? Разве они не видят, что из-за звона в ушах мне сейчас не до чего.
