«Мне подарили маленького слоника, выточенного из слоновой кости, очень миленького, и еще одного совсем крошечного, — пишет она Еве. — Кажется, слон — это символ республиканской партии, и Белый дом переполнен слонами всяких размеров, и одиночными и целыми группами…»

Америка, разоренная экономическим кризисом, имеет более серьезный вид, чем в 1921 году. Но прием, оказанный Мари, становится не менее горячим. В день своего рождения мадам Кюри получает сотни подарков, присланных неведомыми друзьями: цветы, книги, вещи, денежные чеки на нужды ее лаборатории и даже гальванометры, ампулы с радоном, образцы редкоземельных элементов. Накануне отъезда Мари под дружеским руководством Оуэна Д. Юнга посещает университет Св. Лаврентия, на фронтоне которого высечено из камня горельефное изображение мадам Кюри. Она присутствует на юбилее Эдисона: во всех речах и даже в послании с Южного полюса от капитана Бэрда звучат приветствия Мари Кюри.

29 мая 1932 года завершается дело Мари Кюри, Брони и Польского государства. В присутствии президента республики Мощинского коллега и друг мадам Кюри — профессор Рего открывает в Варшаве Институт радия — внушительного вида здание, обширное благодаря практическому уму Брони и гармоничное по своим линиям благодаря ее вкусу. Уже несколько месяцев тому назад в него стали поступать больные для лечения радиотерапией.

Мари в последний раз видит Польшу, старинные улицы родного города и Вислу, которой любуется при каждом своем приезде, глядя на нее с тоской, почти с угрызениями совести. В своих письмах Еве она снова и снова описывает ее воды, берега и камни, привязанная к ним самым сильным из инстинктов.

«Вчера утром я пошла одна прогуляться в сторону Вислы… Река лениво вьется в своем широком ложе, серо-зеленая вблизи и голубая вдали, где отражается в ней небо. Очаровательные песчаные отмели блестят на солнце, то там, то здесь выступая из воды и направляя прихотливое течение реки. Ослепительно сверкающие кромки вдоль края отмелей указывают границу наиболее глубоких мест. У меня является непреодолимое желание побродить по этим великолепным лучезарным пляжам. Я сознаю, что такой вид моей реки не соответствует виду судоходной, уважающей себя реки. Когда-нибудь придется немного сократить ее фантазию в ущерб красоте…

Есть краковская песенка, где говорится о Висле: «В этой польской реке столько очарования, что всякий, способный это понимать, будет любить ее до гроба». В отношении меня это, по-видимому, верно.

Что-то смутное по своему происхождению, но глубокое влечет меня к этой реке.

До свидания, дорогая; поцелуй свою сестру Ирэн. Обнимаю вас обеих от всего преданного вам сердца.

Твоя Мари»

В 1922 году тридцать пять членов Медицинской академии вручили своим коллегам следующую петицию:

«Мы, нижеподписавшиеся, полагаем, что академия оказала бы себе честь, если бы избрала мадам Кюри своим членом-корреспондентом в знак признательности за ее участие в открытии радия и нового способа лечения — кюритерапии».

Петиция была революционной. Академики не только соглашаются избрать женщину, но, порывая с обычаями, сами хотят избрать ее независимо от нее самой. Шестьдесят четыре члена знаменитого сообщества подписывают свой манифест, давая этим урок своим собратьям по Академии естествознания. Все кандидаты на свободное кресло отказываются от него в пользу мадам Кюри.

Блестяще прошедшее избрание состоялось 7 февраля 1922 года. Президент академии месье Шоффар с высоты трибуны обращается к Мари:

«Мы приветствуем в вашем лице крупного ученого и мужественную женщину, посвятившую свою жизнь бескорыстному научному труду, патриотку, которая и во время войны и в мирные времена всегда делала больше, чем требовал долг. Ваше присутствие вносит благотворное моральное действие вашего примера и славы вашего имени. Мы благодарны вам за это. Мы гордимся вашим пребыванием среди нас. Вы первая из французских женщин стали академиком, но разве была другая, достойная того же?»

В 1923 году Фонд имени Кюри решает торжественно отпраздновать двадцать пятую годовщину со дня открытия радия. Правительство тоже участвует в этом празднестве, и по его инициативе обе палаты единогласно принимают закон об ассигновании мадам Кюри, как «национальной награды», ежегодной пенсии в сорок тысяч франков, переходящей на Ирэн и Еву Кюри.

Через двадцать пять лет после заседания Академии естествознания от 26 декабря 1898 года, когда зачитывалось сообщение Пьера Кюри, мадам Кюри и Ж- Бемона «О веществе большой радиоактивной силы, содержащемся в ура-ните» в тот же день 26 декабря, но 1923 года, огромная толпа заполнила собой большой амфитеатр Сорбонны.

Французские и заграничные университеты, ученые общества, общественные и военные власти, парламент, высшие школы, студенческие землячества, печать прислали делегации на это торжество. На эстраде разместились: президент Французской республики Александр Мильеран, министр народного образования Леон Берар, ректор академии и председатель Фонда имени Кюри Поль Аппель, профессор Лоренц, выступающий от имени заграничных ученых, профессор Жан Перрен, выступающий от факультета естествознания, и доктор Антуан Беклер от Медицинской академии.

В группу «особ» замешались седой мужчина с серьезным лицом и две пожилые женщины, отирающие свои глаза от слез: это Иосиф, Эля и Броня, явившиеся из Варшавы, чтобы присутствовать на торжестве Мани. Слава, свалившаяся на голову младшей Склодовской, нисколько не отразилась на братских чувствах. Никогда еще волнение и гордость не красили с таким великолепием эти три лица.

Андре Дебьерн зачитывает научные сообщения об открытиях в области радиоактивных тел. Руководитель научных исследований Института радия Фернанд Хольвек показывает с помощью Ирэн несколько опытов с радием. Президент Французской республики преподносит Мари Кюри национальную пенсию «как скромное, но искреннее свидетельство общего восхищения, уважения и благодарности», а Леон Берар остроумно замечает, что правительство и палаты, предлагая и принимая этот закон, должны были оставить без внимания или, по выражению юристов, «признать недействительными скромность и бескорыстие мадам Кюри».

Последней встает мадам Кюри, приветствуемая громом аплодисментов. Тихим голосом, стараясь никого не забыть, она благодарит всех, кто ее чествовал. Говорит о Пьере Кюри. Заглядывает в будущее. Не в свое, а в будущее Института радия, горячо убеждает оказывать ему помощь и поддержку.

Я изобразила Мари Кюри в вечернюю пору ее жизни, когда она стала предметом восхищения народных толп, когда ее принимали главы государств, посланники и короли на всех широтах земного шара.

В моем воспоминании обо всех торжествах и сборищах в ее честь господствует всегда все тот же образ: бескровное, невыразительное, почти равнодушное лицо моей матери.

Когда-то она высказала мысль: «В науке нас интересуют вещи, а не личности». Прошедшие с тех пор годы научили ее, что народы, даже правительства, интересуются вещами через посредство личностей. Волей-неволей она усвоила, что ее личная история послужила к чести науки, способствовала расцвету научных учреждений. Она стала средством для пропаганды любимого ею дела.

Но в ней самой ничто не изменилось: все тот же страх перед толпой, все та же робость, от которой холодеют руки, пересыхает в горле, а главное, такая же безнадежная неспособность к суете сует. Несмотря на все старания, ей не удалось войти в соглашение со славой. Она и впредь не будет одобрять того, что называет проявлениями фетишизма.

Во время одного из своих путешествий она мне пишет:

«Я нахожусь вдали от вас обеих и являюсь предметом многих манифестаций, которых я не люблю и не могу ценить, потому что они меня утомляют, — от этого я сегодня с утра чувствую себя немного грустно.

Когда я сошла с поезда в Берлине, с того же поезда сошел боксер Демпси, и собравшаяся толпа с приветственными криками бежала вслед за ним по платформе. А, в сущности, есть ли разница между шумными приветствиями по отношению к Демпси и ко мне? Мне думается, что такой способ приветствия нельзя одобрить, кто бы ни был предметом манифестации. Впрочем, я не представляю себе ясно, как это должно происходить и в какой степени допустимо смешивать человека с той идеей, какую он представляет».