— Уж это как бог свят! — поддержали бабьи голоса.
Каждый день на бирже Нина видела Валю. Та ничего не скрывала, прямо говорила, что живет с немецким комендантом. У нее появились модные туфельки, платья, духи. Но Валя завидовала Нине:
— Мой дурак женат. А тебе опять счастье! Уедешь к своему Генриху в Майнц, королевой заживешь!
— Я не собираюсь замуж! — отрезала Нина.
— Рассказывай! — похохатывала Валя, заводя глаза. — Ох, и хитрая же ты! Правильно, Нинка, води его подольше за нос! Накаляй! Мужики, когда накалятся, любую глупость сделают!
Откровенничать с Валей, открывать ей свои настоящие желания было бы непростительно. Нина молчала. Но мечта найти в городе настоящих ребят не оставляла ее. И однажды счастье, казалось, улыбнулось Нине. Торопясь с работы домой, она приметила вечером в переулке знакомую мужскую фигурку. Тот самый парень в сером пиджаке… Парень оглянулся, убыстрил шаги.
— Постойте! — крикнула Нина, понимая, что нельзя упускать случая. — Постойте!
Парень остановился. Нина подбежала к нему, остановилась, не к месту улыбнулась:
— Не узнаете?.. А я вас сразу узнала!.. Помните, в очереди?..
Парень смерил ее презрительным взглядом, но сказал равнодушно:
— Обознались, девушка.
— Ну как же! — покраснела, заволновалась Нина. — Вы еще соседку мою упрекнули… А она на вас набросилась… И еще один мальчик подходил… Русый такой… Помните? Я вас помню, помню!
Парень оглянулся — вокруг никого не было. Он приблизил к Нине искаженное ненавистью лицо.
— Запомнила, сука? Так забудь! Забудь! А то худо будет!
Она отшатнулась, униженная, растоптанная, оскорбленная, а когда опомнилась, парень уже удалялся, все убыстряя и убыстряя шаги…
В городе шли облавы, обыски, расстрелы: немцы искали евреев, коммунистов, партизан. Нет-нет да и гремел выстрел народных мстителей. Взрывалась граната, уничтожавшая немецких солдат и офицеров. Загорался немецкий склад. Сходил с рельсов фашистский эшелон. Немцы тех, кого подозревали в связи с подпольщиками, расстреливали, а то вешали прямо на улицах… Значит, народ не складывал оружия! Народ сражался! Но Нина уже решила, что путь к подпольщикам ей отрезан. О ней идет такая слава, что лучше не пытаться искать…
Между тем время шло. Красная Армия, ведя наступательные бои, освобождала территорию родной страны от фашистской нечисти. Она занимала город за городом. Приближалась к Краснокубанску.
Однажды Валя притащила с собой кипу советских газет, сунула Нине:
— Читала?
— Откуда у тебя это?
— А ты прочти, прочти!
Наманикюренный пальчик ткнул в статью: «Суд над предателями народа».
— Видала, что делается? — слышала Нина тихий, словно из-за глухой стены, истерический голос комендантской любовницы. — Видала?
Газета дрожала в руках Нины.
Перед глазами расплывались фамилии жителей освобожденных городов, осужденных за пособничество врагу.
«Меня тоже сочтут пособницей… — упало сердце у Нины. — Я и есть пособница… Чем я докажу, что невиновна? Чем?.. Меня же считают такой, как Валька… Тот парень… Он смотрел с такой ненавистью…»
— Надо уезжать! — почти кричала Валька. — Я сегодня же скажу своему — пусть увозит! Пусть увозит!..
Вечером к Нине пришел Генрих Грубер.
— Я имею честь просить руки вашей дочери, — церемонно сказал он матери.
Мать растерялась.
— У нас девушки выбирают мужей сами…
— Нет! — сказала Нина. — Нет!
Генрих Грубер не ждал отказа. Он был удивлен и расстроен.
— Фрейлейн Нина! — сказал Генрих Грубер. — Разве у вас есть причины ненавидеть меня? Мне казалось, мы можем понять друг друга. Мои намерения с самого начала были честны…
Как могла Нина объяснить этому человеку, что его вежливость не в силах искупить злодеяний его армии?! Что он для нее — воплощение всех бед и несчастий, обрушившихся на русскую землю?!
— Нет! — повторила Нина. — Никогда!
Офицер нервничал.
— Хорошо! — выдавил он наконец. — Вы вынуждаете меня сказать то, что я не имею права говорить… В ближайшее время наши войска с целью сокращения линии фронта будут вынуждены временно отступить… Сюда придут большевики… Вы понимаете, Нина?
— Она ничего не сделала! — возразила мать.
— Фрейлейн служила на бирже, — сказал Генрих Грубер. — Фрейлейн, как выражаются большевики, сотрудничала с оккупантами. Ей нельзя оставаться в городе. Ей грозит казнь… Поймите, я люблю фрейлейн Нину и желаю ей счастья. Она должна уехать…
Грубер сам предложил способ спасения, и испуганные, смятенные женщины приняли его.
Наутро мать с братишкой сели в поезд и уехали в родной город. А Нину Грубер оформил через вербовочный пункт как выезжающую на работу в Германию. Теперь Нине оставалось добраться до Донбасса. Там она хотела скрыться от Грубера. Но в предэвакуационной суматохе Грубер где-то потерялся, Нину сунули в общий вагон с другими парнями и девушками, приставили к вагону часовых, и эшелон увез ее в Германию…
Там, в Германии, она поняла, что окончательно погибла. Теперь ей уже никто не поверит. Будут считать, что сотрудничала с фашистами и бежала, боясь справедливой кары… Сначала Нина хотела повеситься. «Все равно теперь ты не человек! Да и была ли человеком-то? Не сумела попасть в армию, не сумела связаться с партизанами, ничего не сумела! Только хотела, видите ли! А сплетен каких-то испугалась и суда народа испугалась! Тля! Незачем жить тле!»
Но разум подсказывал: еще не поздно. Если хочешь вернуть собственное уважение и уважение людей — борись! Мсти за свою землю. Мсти за свою искалеченную судьбу. За судьбу многих ровесниц…
Она работала у немецкого кулака. Через неделю бежала, рассчитывая добраться до партизан.
Ее поймали. Она говорила, что забыла, откуда бежит. Нину били, жестоко, беспощадно, а потом с партией других проштрафившихся рабочих увезли в Румынию, на демонтаж военных заводов. Здесь Нина стала подговаривать подруг бежать. Ее арестовало гестапо. Били, пытали током и, ничего не добившись, отправили в лагерь «Дора». Про лагерь шла недобрая слава. Заключенные знали: отсюда только два пути: один — в крематорий, другой — в лаборатории какой-то химической фирмы, где ставили опыты на людях. Нина не успела полностью одряхлеть и износиться на каторжных работах. Ее осмотрела врачебная комиссия, признала годной, и 24 октября вместе с тридцатью девятью другими девушками и женщинами Нина попала в эшелон «опытников».
Стало совсем темно. Ветер шуршал невидимыми в темноте кустами на верху оврага.
— В Наддетьхаза мы бежали, — закончила Нина. — Остальное вы знаете. Я не боюсь. Я знаю, что виновата перед людьми, но я отвечу… Только… Возьмите меня!
— Да ты что? — спросил Бунцев. — Да разве мы… Успокойся, Нина! Ты чиста теперь! Так я говорю?
Он обвел взглядом смутно белевшие лица товарищей.
— Так, — тихо сказал Телкин. — Ты, Нина, все искупила.
Кротова не ответила.
— Ольга! — окликнул ее капитан. — А ты что же?
— Бросить человека мы не имеем права, — сказала радистка.
— Ольга! — сказал Бунцев.
— Слушаю вас, товарищ капитан!
— Ладно, — сказал Бунцев. — Вопрос ясен. Нина Малькова зачисляется в отряд. Все поняли?
— Все, — сказал Телкин.
Бунцев поднялся.
— Собирайтесь. Пора. Двадцать часов.
Глава восьмая
1
Ночь густела. Ни луны, ни звезд. Только слабый шум скребущихся где-то в черной высоте, далеко от тебя, ночных бомбардировщиков, слабые огоньки плывущих по невидимым дорогам машин, внезапные искры из труб паровоза.
Бунцев вел маленький отряд к той железной дороге, что они заметили днем из оврага. По карте они установили, что дорога ведет к фронту, а Мате подтвердил: дорога используется немцами для подвоза войск и грузов.
Капитан и радистка шли впереди. За ними — Мате и Нина Малькова с мотком колючей проволоки. Сзади, замыкая группу, — штурман Телкин.
