Русским ничего не стоило прикончить тебя, как они прикончили Хаузера.

Но они тебя не прикончили. Они пожалели в тебе человека. Они верили, что ты человек, а ты хочешь вернуться туда, где в тебе вытравили человека.

— Нет, — тихо сказал Карл Оттен охраннику. — Нет!

Тот не слышал. Перетирал ремни и следил за русским офицером. Следил, не отрывая глаз. И Карл Оттен ощутил, как ремни лопнули.

Казалось, звук лопнувших ремней мог бы разбудить мертвого, но русский не шелохнулся.

Карл двинул кистями рук. Ремни спали. Он пошевелил пальцами. Они затекли, подчинялись плохо.

— Хватайте автомат… — одним дыханием сказал охранник. — Автомат!

Он подбирал колени, готовясь к прыжку.

— Стой! — хрипло сказал Карл.

Охранник уже не слышал ничего. Он вскочил и бросился на спину караулившему их офицеру. Карл вскочил следом. Дотянуться до автомата было парой пустяков. Но, боясь стрелять, он схватил автомат за ствол. Охранник осел и повалился на спину.

На приглушенный крик офицера первой вскочила маленькая русская женщина. Проснулись русский капитан и старый венгр. Капитан направил на Карла пистолет.

— Вот… — сказал Карл Оттен. — Я, кажется, ударил слишком сильно…

Русский капитан опустил пистолет.

Маленькая женщина подошла к охраннику, заглянула ему в лицо и выпрямилась.

— Не понимаю как… я не спал… — сказал офицер, чуть не упустивший пленных.

Он стоял, уронив руки, повесив голову.

Русский капитан не смотрел на виновного. Он приблизился к Карлу и протянул ему руку.

В седьмом часу заморосил мелкий, холодный дождь. Отряд готовился к выступлению. Карл уверял, что знает все контрольно-пропускные пункты и все деревни, где есть гарнизоны. Он обещал провести товарищей мимо опасных мест.

Посоветовавшись с Кротовой, Бунцев приказал ему:

— Переоденься.

И указал на мундир полковника Хаузера.

Карл смутился.

— Вы еще не верите мне?

— Верю, — сказал Бунцев. — Только мне нужно, чтобы ты полковником стал.

Нина растолковала Оттену, что задумано русским капитаном, и бывший шофер Хаузера, помявшись, натянул на себя мундир. Мундир сидел мешковато.

— Ночью сойдет, — решил Бунцев, осмотрев Оттена. — Ничего, не смущайся.

Он глянул на Кротову.

— Ну, а что с этим делать? — и кивнул в сторону неподвижно лежащего охранника.

— Уже неопасен. Можно идти.

— Ты уверена? — спросил Бунцев.

Мгновение Кротова медлила.

— Можно идти, — твердо сказала она.

Бунцев подал команду, и отряд потянулся к выходу из ложбинки. Миновали кусты, вышли на открытое.

— Не отставай, — сказал Бунцев радистке.

— Не отстану.

Капитан сделал несколько шагов и вдруг остановился.

— Ольга! А где винтовка этого?.. Забыла?!

Радистка не отвечала. Послышался треск кустов. Оба обернулись. Бунцев схватил автомат, но радистка быстро отвела его руку. И в тот же момент из кустов показался охранник. Он вскрикнул, поднял оружие, и капитан не успел ни присесть, ни отшатнуться, как сумрак разорвала вспышка, раздался грохот и отчаянный вопль метнулся над степью и оборвался…

— Что? — не понимая, спросил Бунцев.

— Теперь уже все, — сказала радистка, всматриваясь в скрючившееся возле кустов тело.

— Что «все»?

— Все. Я ствол винтовки землей забила, — сказала Кротова. — Сам себя казнил, подлец.

Сбежавшиеся к командиру люди молчали.

— Надо быстрей уходить, — сказала радистка. — Взрыв могли услышать.

— Да, — сказал Бунцев. — Пошли, товарищи.

Ободок эсэсовской фуражки был противно мокрым и скользким. Бунцев снял фуражку и обтер ободок рукавом.

Дождь шлепал по равнине, как усталый, сбившийся с дороги путник. Побредет в один конец, ничего не найдет, потопчется на месте и бредет налево. Но и там ни зги, и там одно поле, вязкое, черное, только ветер тянет куда-то, бог его знает куда, и тащится заблудившийся бедняга опять вправо…

Дождь и ветер. Ветер и дождь. В степи и в садах, в хуторах и селах, в городах и городишках, на проселках и на шоссе, вдали от фронта и на самой линии огня, в оползших окопах и траншеях, над разбитыми артиллерией блиндажами, над вздыбленной взрывами землей, над исходными позициями танковых рот, над ползущими в кромешной мгле к невидимым вражеским минным полям саперами, над солдатами, ждущими в грязи условной ракеты… Дождь и ветер. Ветер и дождь… Тяжелые капли прозрачной влаги на узорчатых виноградных листьях и тусклой стальной броне, на теплых губах живых и на оскаленных зубах мертвых, на замках орудий и на курящихся трубах крематориев, где торопливо сжигаются последние жертвы нацизма, на карнизах спящих домиков, и на целлулоиде раскрытых планшетов, и на согнутых плечах бредущих по ночной равнине шести человек, знающих только одно: надо скорее выйти к наступающим советским войскам. Надо скорее выйти и передать наступающим карту полковника Хаузера, сообщить раздобытые данные о противнике. Выйти. Скорее. Как можно скорее…

— Пора! — сказал Бунцев.

Карл Оттен, сидевший на корточках рядом с капитаном, сжал карманный фонарик, поднялся и зашагал к шоссе. Ноги слушались плохо. В животе возникла холодная пустота, словно ты стремительно спускался в лифте.

Карл вышел на обочину, поднял фонарик и, судорожно вздохнув, нажал на кнопку. Фонарик вспыхнул и погас. Надвигавшаяся на Карла машина убавила скорость. Теперь поздно было раздумывать. Карл нажал и отпустил кнопку. Нажал и отпустил еще раз. Еще раз. Еще…

Машина, тормозя, замерла возле Оттена. Карл шагнул к правой передней дверце. В машине вспыхнул свет. Стали видны лица четырех пассажиров и шофера, но Карл не различал их. Дверца распахнулась.

— В чем дело? — резко спросил высунувшийся наружу обер-лейтенант.

Это был хорошо знакомый Карлу голос господина и повелителя, голос, которому Карла годами учили подчиняться без рассуждений и без промедления, голос уверенный, властный, подавляющий волю.

Карл забыл, что на нем мундир полковника.

— Проверка документов, — с невольной ноткой подобострастия, потрясшей его самого, хрипло сказал Карл.

К счастью, из освещенной машины обер-лейтенант не мог видеть, кто спрашивает у него документы.

Кожаная рука ткнула Карлу документы. Бывший шофер полковника Хаузера машинально посветил на бумаги фонариком, вернул их и так же машинально взял под козырек:

— Все в порядке, господин обер-лейтенант. Можете ехать.

Он слышал, как офицер, захлопывая дверцу, с досадой проворчал:

— Наставили на каждом шагу болванов!..

Машина тронулась. Свет в ней погас.

Карл стоял, уронив руки.

— Назад! — приказал женский голос.

Карл вернулся к отряду.

Русский капитан что-то сказал. Голос у него был резкий.

— Почему не приказал им выйти? — спросила Нина. — Испугался? Капитан спрашивает — почему?

— Я не испугался… — сказал Карл.

Было очень трудно объяснить, что он почувствовал там, возле машины, услышав голос обер-лейтенанта. Очень трудно.

Русские о чем-то заговорили.

— Я остановлю следующую машину, — наклоняя голову, упрямо сказал Карл. — Пусть господин капитан разрешит. Теперь я остановлю.

Попадись ему сейчас этот обер-лейтенант, он бы выстрелил в него, не раздумывая, в эту самоуверенную, наглую, привыкшую повелевать скотину!

Русские умолкли. Нина перевела просьбу Карла. Молчание затягивалось. Что-то буркнул младший русский офицер. Потом Нина перевела слова капитана:

— Пойдешь снова. Но не медли и не теряйся. Мы рядом, поддержим тебя. Ты помнишь, как надо поступать, если в машине несколько человек?

— Да, — сказал Карл. — Я должен сразу отойти.

— Правильно, — сказала Нина. — Ты отходишь, а мы уничтожаем их огнем. Повтори!

Карл повторил приказ.

— Будем ждать, — сказала Нина. — Пойдешь, как появятся огни. Помни, ты не рядовой. Ты — полковник.