Никаких разговоров и апелляций быть не могло… Снова процедура обыска, чтобы как-нибудь не пропустить спичек и табаку. Ремни и подкандальники сняты. Затем открывается дверка, и люди вталкиваются буквально в могилу — каменный мешок. Темнота, молчание… Все ошеломлены… Слышны лишь удаляющиеся шаги. Но вот и это стихло…

А время тянется, тянется без конца. Лечь в карцере нельзя, можно только присесть на корточки да так и спать. Но узники предпочитали даже и к этому не прибегать, так как дерзкие и голодные, крысы этого страшного подземелья не только вырывали из рук жалкие крохи пайкового арестантского хлеба, но пытались кусать беспомощных людей.

Однако во время отбывания каторги во Владимирской и Николаевской каторжных тюрьмах Фрунзе все время чувствовал поддержку партии. Разными нелегальными способами в тюрьму к Фрунзе проникали сведения о ходе революционного движения, о крупнейших политических событиях, о деятельности партии. С большими трудностями, но все же передавали с воли газеты, журналы, книги, среди них нелегальные, а в книги нередко вкладывали записки. Под видом родственников в тюрьму приходили посланцы партии. Свидания обычно происходили в присутствии охранника, через две решетки, и были очень короткими, но они придавали Фрунзе бодрость.

Семь с половиной лет, звеня кандалами, пробыл Фрунзе на изнурительных работах в тюрьмах.

7 марта 1914 года, ожидая отправки на поселение в Сибирь, Фрунзе в письме писал:

«Знаете, я до сих пор как-то не верю, что скоро буду на свободе [14]. Ведь больше 7 лет провел в неволе и как-то совсем разучился представлять себя на воле. Это мне кажется чем-то невозможным… Правда, временами хвораю и даже сильно, но теперь в общем и целом чувствую себя совершенно здоровым. Одно меня удручает — это глаза. Болят уже более 4-х лет. Неужели же не вылечу их на воле? Сейчас все время ощущаю в себе прилив энергии. Тороплюсь использовать это время в самых разнообразных отношениях…

Я ведь кем, чем только не был на каторге. Начал свою рабочую карьеру в качестве столяра, был затем садовником, огородником, а в настоящее время занимаюсь починкой водопроводов, сигнализации и, кроме того, делаю ведра, кастрюли, чиню самовары и пр. Как видите, обладаю целым ворохом ремесленных знаний. Не могу сказать, что знаю их в совершенстве, но все же кое-что знаю…»

В этом же письме Фрунзе писал: «Итак, скоро буду в Сибири. Там, по всей вероятности, ждать долго не буду… Не можете ли позондировать… не могу ли я рассчитывать на поддержку с их стороны [15] на случай отъезда из Сибири. Нужен будет паспорт и некоторая сумма денег…

…Знаете, у меня есть старуха мать, которая ждет не дождется меня, есть и брат и 3 сестры, которые мое предстоящее освобождение тоже связывают с целым рядом проектов, а я… А я, кажется, всех их обману…»

К сентябрю 1914 года Михаила Фрунзе загнали на вечное поселение в село Манзурка Верхоленского уезда Иркутской губернии. На пути туда в виде протеста против произвола тюремных властей он организует голодовку политзаключенных, не страшась навлечь на себя новые репрессии.

Дело заключалось в том, что в связи с начавшейся первой мировой войной царское правительство побаивалось выпустить из тюремных стен хотя бы даже на поднадзорное положение ссыльнопоселенцев несколько сот политзаключенных, скопившихся в иркутском Александровском централе. Они считались отбывшими свой срок тюрьмы и каторги, но власти не решались предоставить им, в том числе и Михаилу Фрунзе, хотя бы даже и отдаленное подобие свободы.

С мая по август томились Фрунзе и его товарищи в Иркутской тюрьме, затмевавшей по части всяческих ужасов даже и «Николаевскую могилу», откуда ему только что удалось кое-как выбраться.

— Места вашего поселения еще не определены… — неизменно отвечало тюремное начальство на все запросы политзаключенных.

Наконец терпение лопнуло, и по централу пронесся клич:

— Хватит! Объявляем голодовку протеста!..

Только так и смогли возглавляемые Михаилом

Фрунзе кандидаты на поселение добиться выхода из кошмарных тюремных стен. Впрочем, всех их рассовали по разным местам. Фрунзе и еще пятерых ссыльных, в том числе большевика Иосифа Гамбурга, завезли в небольшое притрактовое село Манзурка, в ста восьмидесяти километрах от Иркутска.

Поселилась эта ссыльная «шестерка», у коренной сибирячки — крестьянки Аграфены Ивановны Рогалевой — в одной из двух половин ее просторной, по сибирскому обычаю, избы. Образовали нечто вроде коммуны и, конечно, тотчас же установили контакт с другими ссыльными, раньше их поселенными в Манзурке.

Прибайкальская осень, холодная, но сухая и солнечная, чистый, словно ключевая вода, сибирский воздух, возможность, не считая часов и минут, сколько душе угодно, вволю дышать этим целительным воздухом — все это быстро восстановило здоровье Фрунзе, сильно подорванное семью годами тюрем.

Среди политических ссыльных того времени было немало людей, поддавшихся идейному надлому. Некоторые, утомленные борьбой, сидением в тюрьмах, начисто отказывались от продолжения революционной работы, от «политики» вообще, женились на местных крестьянках, обзаводились семьей, хозяйством. Некоторые превращались даже в «оборонцев»: перейдя на сторону правительства, проповедовали необходимость «примирения» с ним.

Но железная большевистская когорта, закаленные большевики, находившиеся в то время в сибирской ссылке, — Калинин, Свердлов, Сталин, Фрунзе, Дзержинский, Куйбышев, Орджоникидзе и другие — стойко хранили верность революционному знамени и энергично вели революционную работу, держа посто-янную связь с Лениным. Сложнейшими, почти непостижимыми путями осуществляли они из далекой Сибири, из-под Туруханска, Якутска, Верхоленска и Верхоянска, переписку со Швейцарией, где жил тогда Владимир Ильич.

Издеваясь над Фрунзе, изнуряя его тяжелыми работами и плохим питанием в сырых каменных застенках, царские тюремщики полагали, что за семь с половиной лет тюрьмы и каторги они сломили революционный дух молодого большевика. Высылая Михаила Фрунзе «навечно» в Сибирь, тюремщики считали, что Фрунзе, «подавленный» морально и физически многолетним заключением и тяжелыми каторжными работами в тюрьме, уже не вернется на путь революционера, тем более что дорога из сибирской ссылки Михаилу Фрунзе навсегда была закрыта царским законом. Они жестоко просчитались.

Фрунзе внимательно следил за боевыми действиями на фронте. Он организовал среди ссыльных кружок военного искусства, поражая товарищей верными политическими и оперативно-стратегическими прогнозами и выводами. Фрунзе писал из ссылки: «Россия из этой войны никак не может уйти не побитой. Обратите внимание на заграничные письма Ленина. Готовится большевистская конференция, места ее я еще не знаю. Получил свежие газеты из Женевы».

Сохранилась и довольно широко известна фотография, относящаяся к этому периоду жизни Михаила Фрунзе. На ней мы видим так называемый «коробок» — характерную для Сибири упряжку с двумя лошадьми. В ней сидят два седока, а на козлах, на месте кучера, — Михаил Васильевич в пиджаке и кепке.

Долгое время оставалось неясным, что это: шуточный снимок фотографа или нечто иное? И лишь совсем недавно выяснилось, что эта как бы веселая, курьезная фотокартинка отражает весьма интересный, овеянный немалым драматизмом эпизод из жизни Михаила Фрунзе в ссылке.

Однажды, поздним вечером, как раз во время очередного занятия в тайном военном кружке ссыльных, когда Фрунзе развивал перед товарищами идеи и принципы военного дела применительно к задачам революции, вдруг послышался настойчивый стук в завешенное окно.

Первая мысль была — не полиция ли? Приняв меры предосторожности, открыли дверь. В комнату вбежал взволнованный человек. Его узнали. Это был тоже ссыльнопоселенец — некий Дрямов, из поселка Баяндай, отстоявшего от Манзурки примерно на полсотни километров.