Он напоминал своим слушателям, рабочим-партийцам, вошедшие в историю слова Ленина: «Мы победим, ибо мы правы!»

Фрунзе распространял среди рабочих написанную им прокламацию, кончавшуюся уверенными, бодрыми словами:

«…Буря грянет скоро! В народных низах идёт беспрерывная работа накопления революционных сил. Новый взрыв неизбежен. Решительный бой приближается… К победе! Готовьтесь, товарищи! Да здравствует революция!»

А потом, чтобы сбить с толку полицию, уже пронюхавшую, что он побывал в Стокгольме, Фрунзе поехал на Каму, в Чистопольский уезд. Там, в глуши лесов, невдалеке от Бугульминско-Бугурусланского тракта, в сельце Петропавловке, работал врачом его брат Константин, только что окончивший Казанский университет.

В Прикамье, как и во всей России, было неспокойно в те дни. Крутом горели помещичьи усадьбы. По вечерам зарево пожарищ вставало по горизонту. Край был наводнен войсками: пехотой, драгунами, конной полицией.

Михаил Фрунзе с утра до вечера бродил с ружьем по окрестным лугам, лесам и болотом. Как бывало в степи близ Пишпека, он подсаживался к кострам косарей, заводил беседы. Отдаленные выстрелы, топот конных карательных отрядов, проносящихся то на юг, то на. север по Бугуруслан- скому тракту, дым и тревожный запах гари — все это было наглядным доказательством того, о чем говорил Фрунзе: чаша народного терпения все более переполняется, час расплаты с самодержавием и капитализмом неотвратим…

Но вот пришла из Шуи телеграмма: «Выезжай, ждем». И в тот же день покинул Михаил Фрунзе гостеприимный кров своего брата в прикамской глуши.

Пока Фрунзе был в отъезде, товарищи подыскали ему в Шуе новое жилье. Это была крохотная комнатка в слободке Поречной, на Малой Ивановской улице, в доме торговца разной мелочью Соколова. Стул, колченогий столик да узенькая кровать с трудом умещались б этой каморке.

Хозяин Соколов не интересовался ничем на свете, кроме своих селедок и мыла. Он и не подозревал, какого опасного жильца принимает к себе на квартиру. Ему было сказано, что жилец этот, по паспорту — московский студент Борис Тачапский, проходит практику на Небурчиловской фабрике и будет скоро инженером.

Всякий раз, видя жильца, Семен Соколов почтительно кланялся, спрашивал:

— Как клопики ноне, не беспокоили?

— Беспокоили, проклятые, да еще и как, — улыбаясь, отвечал Арсений. — Почти всю ночь не спал…

— Эх, ведь напасть какая! — с искренним сокрушением вздыхал Семен Соколов. — Ума не приложу, что с ними делать.

Арсений в самом деле просиживал напролет целые ночи за работой. Политическую борьбу приходилось вести сейчас не только против открыто враждебных пролетариату сил — царизма и капитализма, но и против меньшевиков. Нужно было писать тексты для подпольных листовок, письма, готовиться к беседам в рабочих кружках. Фрунзе не ограничивался работой только в Шуе, он не порывал связи и с иваново-вознесенской организацией.

Часто и вовсе не ночевал дома Арсений, если засиживался где-нибудь «в гостях», на тайной беседе, на подпольном собрании в Маремьяновке, или в Панфиловке, или в Дубках, или на Осиновой горке над рекой Тезой.

Дети ткачей, у которых бывал Михаил Фрунзе, уже хорошо знали, что если отец велит пораньше лечь спать да получше укрыться одеялом, это значит наверняка кто-то вечером будет.

Рано укладывались ребята перед приходом Арсения спать под свои рваные ситцевые одеяла, но из-под них украдкой им удавалось его увидеть. Широко раскрытыми глазами смотрели они на замечательного гостя, как только переступал он порог хибарки, следили за каждым его движением, старались запомнить его слова, хоть и не очень понимали, что они значат.

Все больше и больше охватывало местные власти беспокойство. Настоящая охота была организована за Арсением.

Шуйский исправник Лавров умел подбирать себе подручных. Один из его любимцев — старший урядник конной полиции Никита Перлов — был рыжий, кряжистый человек с красными злобными глазами и тяжелым кулаком. «Допрашивать» арестованных в центральный шуйский участок всегда вызывали Перлова.

Чуть доходил до Перлова малейший слушок об Арсении, он устремлялся на указанное место. Однако хоть и мал был городок Шуя, но в перепутанных улочках с плотными высокими заборами, со множеством проходных дворов нелегко было нащупать опытного революционера-подпольщика.

Однажды сыщики донесли Перлову, что Арсений находится на ночевке у шуйского ткача Личаева в Нагорной слободке, возле механического завода. Михаил Фрунзе в самом деле был там. Он спал на лавке, хозяева — на запечной лежанке, а ребята — кучкой на полу под общим большим, изрядно потрепанным одеялом.

И вот среди ночи под тяжестью многих ног заскрипели вдруг ступени крыльца. Полицейские забарабанили в дверь. Хилый домишко сотрясался от ударов. Все проснулись — и дети, и хозяева, и Арсений.

Хозяйка пошла открывать дверь, нарочно медля. Казалось, все было кончено. Но вдруг сын хозяина, мальчуган лет десяти, вскочил с пола, подбежал к Михаилу Фрунзе и зашептал:

— Дяденька Арсений, полезай к нам под одеяло…

Фрунзе секунду подумал и послушался мальчугана. Все равно другого пути к спасению не было.

Схватив свою куртку, он залез под большое рваное одеяло из ситцевых лоскутьев и свернулся там, как только сумел. Едва он успел это сделать, как полицейские ввалились в комнату.

Весь домишко обшарили полицейские, И в печи и в запечье посмотрели. Только не догадались заглянуть под одеяло к ребятам. Перехитрил мальчуган Личаев опытного полицейского урядника Перлова,

Расправившись с декабрьским восстанием в Москве, правительство Николая II повело наступление на рабочие революционные организации по всей России и в первую очередь в промышленных районах. Многие из них подверглись разгрому. Массовые аресты ослабили их численно. Ослаблению большевистских рабочих групп весьма способствовала ликвидаторская капитулянтская позиция меньшевиков.

Но в иваново-шуйской организации меньшевики не допускались к руководству. Влияния их в этом обширном пролетарском районе не чувствовалось совершенно. Большевистский отряд иваново-вознесенцев продолжал расти и дошел к началу 1907 года до пяти с половиной тысяч человек. На долю Шуи приходилось из этого числа более пятисот большевиков вместо нескольких десятков, которые были там ко времени приезда Трифоныча-Арсения.

Близились выборы во II Государственную думу. Так именовался учрежденный под давлением народа, в результате революционных событий 1905 года, сильно ограниченный в правах российский парламент.

Партия большевиков, бойкотировавшая I Думу, на сей раз решила- принять участие в выборах во II Государственную думу, чтобы использовать ее трибуну в интересах революции. Кандидатом от большевиков по Шуйскому промышленному району был выдвинут рабочий Н. Жиделев.

Царское правительство прилагало все усилия, чтобы обеспечить победу на выборах партиям, представлявшим интересы помещиков и крупной буржуазии. Они обладали свободой агитации. К их услугам было все.

Совершенно в ином положении находилась революционная рабочая партия. Типографиям было запрещено принимать от большевиков заказы, печатать их воззвания, листовки, газеты. Большевики как бы отстранялись от избирательной борьбы, как бы сковывались по рукам и ногам. Но в интересах своей родной партии Фрунзе-Арсений сумел и в этом деле проявить находчивость.

На центральной площади Шуи стояли высокие белые дома. В них жили шуйские фабриканты Павловы, Терентьевы, Небурчиловы. Каждый старался построить себе дом покрасивее. Ансамбль площади нарушало красное, в два этажа, кирпичное, неоштукатуренное снаружи здание Лимоновской типографии. Управлял ею сын Лимонова, не делавший ни шагу без указки отца. Соседи-купцы не раз говорили старому Сидору Лимонову, когда тот приезжал из Родников проведать свое шуйское владение:

— Что барак-то свой не побелишь, почтеннейший?

Но Сидор Лимонов отмалчивался или отшучивался. Типография была чисто торговым предприятием, не приносившим никакой существенной пользы жителям города. Ни одной газеты, книги или брошюры не печаталось в типографии Лимонова. Шестеро наборщиков лимоновской типографии изо дня в день выковыривали из запыленных наборных касс цифры на отчеты фабричного инспектора, на квитанции, на расчетные ведомости, делали изредка афиши для заезжего цирка. О буквенном запасе не заботились, набор подолгу валялся неразобранным по углам, кассы почти не пополнялись новым шрифтом, хотя некоторый запас шрифта и был в конторке у старшего мастера.