В заключение своей книги Плеханов, приводя слова Маркса: «Чем глубже захватывается жизнь данным историческим действием, тем более растут размеры массы, совершаю-щей это действие», — делает полный исторического оптимизма вывод о том, что слова эти выражали «ту спокойную, мужественную веру в достижение «конечной цели», которая заставила когда-то нашего незабвенного Н. Г. Чернышевского горячо воскликнуть: «Пусть будет, что будет, а будет все-таки, на нашей улице праздник!» (2—III, 196).
В. И. Ленин назвал «Основные вопросы марксизма» в числе книг, содержащих лучшее изложение философии марксизма[73]. Вскоре эта книга была переведена на французский, болгарский, немецкий языки и неоднократно переиздавалась до наших дней во многих странах Европы.
Теоретические интересы Плеханова в те годы развивались в трех направлениях. Первое — это критика «новейшей» буржуазной философии и философского ревизионизма, проникавшего в рабочее движение. Плеханов написал рецензии на книги Анри Бергсона, Робинсона и других буржуазных философов, дал критический разбор вульгаризаторской махистской концепции В. Шулятикова. Наиболее важной и ценной из работ этого периода является серия статей «Materialismus militans» («Воинствующий материализм»), направленная против российских философов-идеалистов, подвизавшихся в рабочем движении, и прежде всего против махиста А. А. Богданова.
Открытые письма А. А. Богданову (Малиновскому), написанные в 1908 году, объединенные общим названием «Materialismus militans», — это яркий памфлет в адрес российского и западноевропейского махизма — одной из модных в начале XX века «школок» буржуазной идеалистической философии. Опасность влияний этой «школки», пытавшейся подорвать философские основы марксизма и всего материализма в целом и заменить его «философией науки», за которой скрывались давно избитые, старые перепевы субъективно-идеалистических систем Беркли и Юма, состояла в том, что они проникали в науку и общественную мысль, в рабочее движение, в том числе и в русское. Эта опасность усугублялась и тем, что реакционная махистская зараза затронула ряд видных российских социал-демократов, в том числе и принадлежавших тогда к большевикам А. Богданова, А. Луначарского, С. Суворова, В. Базарова и др.
Хотя меньшевик Плеханов и не преминул воспользоваться этим для того, чтобы неправомерно связать махистское поветрие в российской социал-демократической партии с политическими позициями большевиков и тем самым, говоря словами Ленина, «нанести фракционный ущерб большевизму», в своей критике философских воззрений Богданова и других российских махистов он был прав. Плеханов убедительно доказывает, что, как бы ни «обновлял» махистскую, субъективно-идеалистическую философию Богданов, как бы ни прикрывал он ее антинаучную сущность модным названием «эмпириомонизм», пытаясь выдать ее за единственно научное мировоззрение, которое должен воспринять марксизм, она не только не имеет ничего общего с марксизмом, но представляет собой реакционный поход на материалистическую философию, подрыв научно-философских основ марксизма. «…Что Вы, — обращаясь к Богданову, пишет Плеханов, — находитесь именно вне пределов марксизма, это ясно для всех тех, которые знают, что все здание этого учения покоится на диалектическом материализме, и которые понимают, что Вы в своем качестве убежденного махиста на материалистической точке зрения не стоите и стоять не можете» (2—III, 203).
Несостоятельна и вредна любая и всякая попытка соединить несоединимое, примирить марксизм и идеалистическую буржуазную философию. С глубокой убежденностью и силой Плеханов утверждает, что «люди, расходящиеся между собою в основных взглядах в теории, имеют полное право разойтись между собой также и на практике, т. е. сгруппироваться по разным лагерям. Я убежден даже в том, что бывают такие «ситуации», когда они обязаны это сделать. Ведь мы еще со времени Пушкина знаем, что
В одну телегу впрячь не можно
Коня и трепетную лань…
Во имя этой непререкаемой и неоспоримой свободы группировки я не раз приглашал русских марксистов сплотиться в особую группу для пропаганды своих идей и отмежеваться от других групп, не разделяющих тех или иных идей Маркса» (2—III, 207). К сожалению, сам Плеханов далеко не всегда, особенно в своих политических взглядах и действиях в период меньшевизма, следовал этому верному принципу.
Второе направление теоретических интересов Плеханова в эти годы — история религии, борьба против богостроительства и богоискательства, влияние которых захватило в годы реакции не только часть русской интеллигенции — буржуазной и мелкобуржуазной, — но и некоторых социал-демократов. Плеханов выступил против этой опасности с серией статей «О так называемых религиозных исканиях в России», которые были напечатаны в 1909 году в журнале «Современный мир». В трех своих статьях под этим общим названием Плеханов дает глубокую и основательную критику религиозной идеологии в целом, особенно попыток российской буржуазии, которая в своих контрреволюционных целях после поражения революции 1905–1907 годов пыталась «оживить религию, поднять спрос на религию, сочинить религию, привить народу или по-новому укрепить в народе религию»[74]. Плеханов дал также резкую, убедительную критику «богостроительства» — мелкобуржуазно-интеллигентского учения, проникшего и в социал-демократическую среду, родственного и близкого буржуазному «богоискательству»; об этом модном в то время, но вовсе не новом течении В. И. Ленин писал М. Горькому (испытывавшему одно время влияние «богостроительства»): «Богоискательство отличается от богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т. п. ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего… всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость… именно поэтому это — самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза»[75].
Плеханов начинает свои статьи с критики воззрений бывшего «легального марксиста» С. Н. Булгакова, ставшего впоследствии священником, и ему подобных идеологов контрреволюционной российской буржуазии — авторов вышедшего в 1909 году пресловутого сборника «Вехи», который был проникнут ненавистью к материализму и атеизму. Считая, что теперь наступила такая пора, когда невнимательное отношение к религиозным вопросам может повести за собою весьма печальные последствия, Плеханов настаивает на том, что о религии нужно думать и говорить очень серьезно. Он начинает с определения религии, доказывает, что «религию можно определить как более или менее стройную систему представлений, настроений и действий. Представления образуют мифологический элемент религии; настроения относятся к области религиозного чувства, а действия — к области религиозного поклонения или, как говорят иначе, культа» (2—III, 330). В первой же статье Плеханов раскрывает как социальные, так и гносеологические корни религии, показывает, что глубокие источники происхождения религии в первобытнородовом обществе заключаются прежде всего в том, что «производительные силы очень мало развиты; его власть над природой ничтожна. А ведь в развитии человеческой мысли практика всегда предшествует теории: чем шире круг воздействия человека на природу, тем шире и правильнее его понятия о ней. И наоборот: чем уже этот круг, тем беднее его теория. А чем беднее его теория, тем более склонен он объяснять с помощью фантазии те явления, которые почему-либо привлекают к себе его внимание. В основе всех фантастических объяснений жизни природы лежит суждение по аналогии. Наблюдая свои собственные действия, человек видит, что им предшествуют соответствующие им желания, или — чтобы употребить выражение, более близкое к его образу мыслей, — что эти действия вызываются этими желаниями, Поэтому он думает, что и поразившие его явления природы были вызваны чьей-то волей. Предполагаемые существа, волей которых вызываются поражающие его явления природы, остаются недоступными для его внешних чувств. Поэтому он считает их подобными человеческой душе, которая, как мы уже знаем, невещественная в указанном выше смысле» (2—III, 338). Так возникают анимистические представления.
