«ЗАКОНЫ, НА КОТОРЫХ ОСНОВАНО ЗАВЕДЕНИЕ ТИПОГРАФИИ И КНИЖНОЙ ЛАВКИ
1. Для заведения типографии положить по равной части тысячу рублей.
2. Два года в типографии членам не делать никакого раздела, а каждый должен стараться, по возможности, исполнять все то, что может относиться к должности фактора, корректора и тому подобных, и все таковые труды разделить между собою, и если бы случилось кому что-то сделать и за другого, в том никакого расчета не делать, ибо сие общество основывается на законах истинного дружества.
3. При сей типографии иметь лавку, на основании городского права».
Далее следовали пункты о материальных нуждах и расходах типографии и лавки, о найме для этого особого помещения, о том, что в случае желания кого-либо из членов уйти из общества, тот должен уведомить своих сотоварищей об этом за год, о работе товарищества в случае отъезда какого-либо его члена.
Итак, типографское товарищество было основано. На книгах, печатавшихся в типографии, указывалось: «Типография И. Крылова с товарищи». Это было справедливо, ибо другие «товарищи» лишь время от времени заходили в типографию поболтать, а Крылов вел все предприятие, принимал заказы, приобретал бумагу, имел дело с рабочими.
Сумму пая в типографию Крылов и Клушин не смогли сразу выплатить полностью. В заведенной пайщиками «Книге приходной на 1792 год» значится: «В декабре, под числом 15-м, Иван Дмитревский положил 250 рублей; под числом 20-м, Петр Плавильщиков положил 250 рублей; Иван Крылов положил 50 рублей; 1792 года, генварь, число 1-е, Александр Клушин положил двадцать пять рублей; число 27, Иван Крылов, положил двести рублей; февраля 15-го, Клушин положил сорок рублей». Та же книга свидетельствует и о весьма скромных доходах типографии, приходившихся в основном за печатание театральных афиш и билетов.
С 1792 года в типографии начал печататься новый журнал «Зритель» и ряд книг. По большей части это были пьесы или занимательные сочинения, такие, как «Приключения Фобласа». Хотя дела по типографии велись самим Крыловым, о чем свидетельствуют записи в «Приходной книге», сделанные его рукой, все-таки книгоиздательские труды не занимали у него всего времени. Нередко друзья собирались в типографии и беззаботно играли в шашки, до которых Иван Андреевич был большой охотник. Крылов жил между Невой и Летним садом в доме де Рибаса, около Зимней канавки, в нижнем этаже. Окна выходили в сад. По вечерам он играл на скрипке так, что слышно было гуляющим, и около его окон останавливались любители музыки. Неподалеку от дома находился канал, омывавший Летний сад. Иван Андреевич по утрам купался в канале вплоть до зимы. В ноябре, когда вода уже покрывалась льдом, он скачком проламывал лед и продолжал купанье до сильных морозов.
В отличие от «Почты духов» в «Зрителе» сатира занимала меньше места. Это не был уже журнал одного автора. Наряду с издателями журнала — Крыловым, Плавильщиковым и Клушиным — в нем участвовали и другие авторы, выступавшие со стихами, статьями, заметками. Сотрудников «Зрителя» объединяло прежде всего чувство патриотизма, борьба за самостоятельность русской культуры.
Эту позицию с особенной полнотой развивала статья Плавильщикова «Нечто о врожденном свойстве душ российских». Автор резко возражал против обвинений русских в подражании иноземцам: «Если бы российский народ отличался от всех племен земнородных единым только подражанием и никакой другой способности не имел, то чем бы он мог удивить вселенную, которая смотрит на него завистливыми глазами?»
Несмотря на неблагоприятные условия для сатиры и отход журнала от сатирических жанров, Крылов снова дерзнул выступить как сатирик. В «Зрителе» он напечатал свои лучшие сатирические произведения: «Похвальную речь в память моему дедушке» и «Каиб».
В «Похвальной речи в память моему дедушке, говоренной его другом в присутствии его приятелей за чашею пуншу» Крылов достиг той художественной выразительности и того совершенства, которые позволяют причислить «Речь в память моему дедушке» к числу лучших сатирических произведений XVIII века, таких, как «Письма к Фалалею» и «Недоросль» Фонвизина. «Похвальную речь» произносит такой же тугоумный и одичавший крепостник, как и тот, в честь кого она произнесена. Оратор ни на минуту не сомневается в высоких достоинствах своего приятеля, который, гоняясь за зайцами, угораздил упасть с лошади в ров и насмерть разбился. Восторженно выхваляя «дарования» его, панегирист умиляется: «Он показал нам, как должно проживать в неделю благородному человеку то, что две тысячи подвластных ему простолюдинов выработают в год; он знаменитые подавал примеры, как эти две тысячи человек можно пересечь в год раза два-три с пользою; он имел дарование обедать в своих деревнях пышно и роскошно, когда казалось, что в них наблюдался величайший пост, и таким искусством делал гостям своим приятные нечаянности. Так, государи мои, часто бывало, когда приедем мы к нему в деревню обедать, то, видя всех крестьян его бледных, умирающих с голоду, страшимся сами умереть за его столом голодною смертью; глядя на всякого из них, заключали мы, что на сто верст вокруг его деревень нет ни корки хлеба, ни чахотной курицы. Но какое приятное удивление! Садясь за стол, находили мы богатство, которое, казалось, там было неизвестно, и изобилие, которого тени не было в его владениях. Искуснейшие из нас не постигали, что еще мог он содрать с своих крестьян, и мы принуждены были думать, что он из ничего созидал великолепные свои пиры». Этот тунеядец и бездельник растратил на свои прихоти несколько наследств и пустил по миру или заморил голодом великое множество крепостных, которых он бесчеловечно грабил.
Крылов вновь отстаивал свои антикрепостнические убеждения, защищая мысль о естественном равенстве людей. Тупоголовый крепостник, произносящий свой панегирик, с апломбом заявлял: «Сколько ни бредят философы, что по родословной всего света мы братья, и сколько ни твердят, что все мы дети одного Адама, но благородный человек должен стыдиться такой философии, и если уже необходимо надобно, чтоб наши слуги происходили от Адама, то мы лучше согласимся признать нашим праотцем осла, нежели быть равного с ними происхождения. Ничто столь человека не возвышает, как благородное происхождение: это первое его достоинство». Трудно было злее высмеять эти человеконенавистнические убеждения заядлых крепостников. Сила и едкость крыловской сатиры, ее художественная убедительность достигнуты здесь тем, что панегирист, произносящий похвальную речь в честь своего друга, разоблачает свое собственное убожество. Впоследствии этой манерой ложного панегирика не раз пользовались Гоголь и Салтыков-Щедрин.
В «Каибе» Крылов замаскировал свою сатиру условной формой «восточной» повести. Высмеивая сентиментально-идиллическое изображение жизни народа, он показал ее нестерпимую тяжесть. Особенно язвительна его сатира по адресу придворных, окружавших Каиба. Он рисует карикатурные образы вельмож, в ведении которых находится управление государством. Таков Дурсан, главное достоинство которого в том, что «борода его доставала до колен». Ослашид (уже самые имена вельмож достаточно полно характеризуют их «достоинства»!) — обладатель белой чалмы, дававшей ему право «на большие степени и почести». Грабилей, который хотя и был сыном чеботаря, но, поступив на «приказную службу», «развернул свои способности» и стал «одним из числа знаменитейших людей, снабженных способами утеснять бедных». Да и сам калиф, кичащийся своей просвещенностью, правит согласно провозглашенному им «порядку»: «…для избежания споров начинал так свои речи: „Господа! Я хочу того-то: кто имеет на сие возражение, тот может свободно его объявить: в сию ж минуту получит он пятьсот ударов воловьею жилою по пятам, а после мы рассмотрим его голос“».
Это был недвусмысленный намек на императрицу, прикрывавшую свой деспотизм лицемерными фразами о законности.
Хотя Каиб убеждается, что гордыня и честолюбие не приносят счастья, и раскаивается в своем прежнем поведении, но такая развязка оставалась совершенно неубедительной и предназначена была лишь для умилостивления властей.
