И лишь спустя четверть, а может быть даже и получаса, флегматично настроенный Тоомас Линнупоэг подошел к телефону, — все же было бы странно не воспользоваться аппаратом, когда до него можно рукой дотянуться. Тоомас Линнупоэг снял с рычага трубку и стал соображать, кому бы позвонить. Если бы Тоомасу Линнупоэгу, вернее, родителям Тоомаса Линнупоэга — но разница тут самая пустяковая! — поставили телефон две недели тому назад, Тоомас Линнупоэг не колеблясь позвонил бы в первую очередь Майе, и только Майе.

Но теперь он набрал…

…номер телефона Пеэтера.

— Алло, это Пеэтер? — спросил Тоомас Линнупоэг. — Говорит Тоомас Линнупоэг. Я проверяю, как работает наш новый телефон.

— Старик, что это с тобою стряслось, отчего глаз не кажешь? — послышалось на другом конце провода. — Ты же обещал хотя бы две-три последние недели провести с нами. Куда ты запропастился?

— Ну, да… никак было не вырваться, — промямлил Тоомас Линнупоэг, не мог же он сказать своему лучшему другу Пеэтеру Мяги, что он просто-напросто начихал на их совместные планы. Они, все трое — Пеэтер Миги, Тойво Кяреда и он, Тоомас Линнупоэг — еще с весны приняли решение устроиться летом на работу, копать, вернее, чистить канавы. Слышали от знакомых парней, будто на такой работенке можно зашибить хорошую деньгу. И теперь Тоомасу Линнупоэгу было немножко не по себе: как это могло случиться, что он, человек дела, сидел две последние недели на хвосте крокодила на пляже Клоога, а в это время его лучший друг Пеэтер Мяги, этот недотепа, которого, бывало, и клещами из дому не вытащить, чистил канавы и заработал себе кучу денег на карманные расходы?

— Что ты замолчал? — спросил Пеэтер Мяги.

— Это разговор долгий и не для телефона, — кое-как выкрутился Линнупоэг, в голову ему не пришло ни одной правдоподобной причины. Но его необыкновенное чутье подсказывало ему, что он должен перейти в наступление и сам задавать вопросы. Такая тактика была теоретически правильна, но практически невыгодна. — Тоомас Линнупоэг стал более подробно расспрашивать, Пеэтер и Тойво провели лето, и тем самым дал Пеэтеру возможность продемонстрировать свое превосходство Тоомасу Линнупоэгу было бы лучше спросить друга о чем-нибудь отвлеченном, но, как уже было сказано выше, предприимчивый дух покинул Тоомаса Линнупоэга.

Пеэтер изменился до неузнаваемости. Этот медлительный и чуточку даже туповатый Пеэтер! Он начал выкладывать всякие истории одну за другой, словно дрова в поленнице, и чем больше Тоомас Линнупоэг слушал, тем мрачнее становился.

— У нас там собрались мировые мужики, один другого занятнее, — начал Пеэтер рассказывать уже неизвестно в который раз. — Два студента и старикашка. Он на этих канавах собаку съел. Сам-то коротышка, и лет ему чуть не семьдесят, а рука набита — о-го-го! Больше всех заработал. Он и нас обучал разным ухваткам, а говорун — рта не закрывал. Разговор у него, конечно, был примитивный. Его послушать, так сегодняшняя наука не бог весть что, дескать, летают в космос, а из чего состоит ветер и что такое молния, никто не знает. Мы ему и так и сяк объясняли, а он только усмехается, дескать, парни, не надо мне мозги пудрить, я — человек, повидавший свет, у меня даже с московской прима-балериной интрижка была. И тут он начал читать нам лекцию, слушай внимательно, Тоомас Линнупоэг, тебе это в жизни пригодится. Старикан сказал нам: «Ребята, ни в какую не женитесь рано, не то — встанешь утром — перед тобой лицо жены, вечером отправишься спать — опять перед глазами женино лицо».

— О’кей! — сказал Тоомас Линнупоэг и положил трубку. До сих пор он сам подтрунивал над Пеэтером, а не наоборот. Но, как видно, Пеэтер в дни летнего заработка прошел курс подзуживания. Намек на Майю был чересчур прозрачен.

Тоомас Линнупоэг вовсе не имел намерения звонить Майе, но его рука сама собой подняла трубку и начала набирать номер. Уязвленное самолюбие подсказало Тоомасу Линнупоэгу даже вызывающие слова, которые он произнесет, когда Майя подойдет к телефону: «Алло, Майя, как ты жила эти дни? Прости, что я в последний раз не пришел, видишь ли, я вместе с Пеэтером и Тойво отправился копать канавы. Понимаешь, надо было немножко поправить свои финансовые дела. Надеюсь, ты без меня не очень скучала?» — Но и на этот раз к телефону никто не подошел. То ли аппарат был испорчен, то ли и впрямь у Майи по целым дням никого не было дома.

Бабушка и Протон пришли, наконец, домой. Будь Тоомас Линнупоэг в обычном состоянии, он тотчас ринулся бы на кухню посмотреть, нет ли у бабушки в хозяйственной сумке чего-нибудь вкусненького, — надо сказать, что потребность Тоомаса Линнупоэга в сладком увеличивалась в обратной пропорции к замедлившемуся темпу его роста. Но сегодня он прилип к креслу, словно почтовая марка к конверту. Окружающее не имело в его глазах ни малейшей ценности. Тоомас Линнупоэг сидел в кресле и ругал сам себя: «Ты простофиля, ты последний дурак, ты поступаешь, словно дошкольник. Скоро даже Протон станет над тобой смеяться. Ты в самом деле глуп!»

— А я в самом деле глуп? — раздался вдруг за спиной Тоомаса Линнупоэга знакомый голос.

— Что? Кто глуп? — Тоомас Линнупоэг оторопело обернулся.

— Я — глуп? — снова спросил Протон.

— Нет-нет, — протянул Тоомас Линнупоэг, с трудом приходя в себя. Его ошеломило, что они, двое братьев такого разного возраста, одновременно думали об одном и том же. — Ты-то нет. — Тоомас Линнупоэг чуть не добавил: «Скорее я», — но вовремя прикусил язык и вместо этого спросил:

— Чего это тебе взбрело в голову?

— Бабушка сказала.

После ответа Протона было бы самое умное промолчать или произнести скупое «ааа…» Но Тоомас Линнупоэг искренне удивился:

— Бабушка?!

И в результате попал…

…в ловушку к Протону. Протон чутьем уловил, что Тоомас Линнупоэг потерял бдительность, а стало быть, его можно поэксплуатировать, и начал длинно объяснять, то есть поступил точно так же, как незадолго перед тем лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер Мяги.

— Да, да, после рынка мы пошли к тете Тильде, и тетя Тильда угостила меня печеньем. Вначале тетя сказала «бери», и я взял одну печенюшку, мне больше и не хотелось. Но потом тетя сказала «возьми еще», и я взял, и тут мне печенье стало очень нравиться. Тетя Тильда завела разговор с бабушкой и не могла больше угощать меня, тогда я взял сам. Сразу две штуки. А когда мы ушли, бабушка сказала мне, что я глупый мальчик.

— Жизнь чертовски сложная штука, — начал философствовать Тоомас Линнупоэг, что было непедагогично.

— Видишь ли, на стол перед тобой ставят печенье, чтобы ты ел, а ты его есть не имеешь права. И имей в виду, чем старше ты будешь, тем меньше у тебя останется прав, потому что в конце концов ты еще и сам начнешь себе все запрещать.

Протон ничего не понял из этого разговора. Ему было ясно лишь одно: теперь самое время заявить о своем желании.

— Тоомас, давай поиграем в школу! — предложил он. Тоомас Линнупоэг мгновенно понял, какая над ним нависла беда. Самое простое средство отвести ее — оставить просьбу Протона без внимания. Тоомас Линнупоэг так и поступил. Но для Протона уловка брата была не в новинку, и он продолжал настаивать.

Протон за последнее лето стал невозможно упрямым. Он непременно хотел получить все, что ему вздумается, а если не получал, начинал так орать, что небо становилось черным. И Тоомас Линнупоэг вынужден был пустить в ход встречные меры. Он составил недавно руководство к противодействию из десяти пунктов, назначение которых — уменьшить чрезмерную активность Протона.

Чтобы иметь сегодня еще хоть чуточку покоя, Тоомас Линнупоэг решил прибегнуть к пункту седьмому — НУ (небольшая уступка).

Тоомас Линнупоэг взял карандаш и бумагу и написал на ней столбиком цифры для сложения.

— Сейчас будет урок арифметики, — сказал он и протянул бумажку Протону.

Две минуты в комнате стояло молчание, затем Протон произнес: