— Что там у вас происходит? — спросила учительница. — Почему вы все в окно смотрите? Что интересного вы там увидели?

— Белка! — крикнул кто-то из учеников.

— Откуда быть в городе белке? Это рыжий котенок, — высказал свое мнение Тойво Кяреда. Замечание его всех развеселило, и учительнице понадобилось немало усилий, чтобы переключить внимание класса с белки обратно на Лермонтова.

— Как вы думаете, почему все же Печорин засмеялся после того, как Бэла умерла? — спросила учительница.

Девочки ответили, что Печорин разочаровался в жизни, очерствел, и это был горький смех. Одним словом, их мнение полностью соответствовало учебнику.

— Мальчики, а вы что молчите? — спросила учительница. — Тойво Кяреда, где же теперь ваше мнение?

Тойво Кяреда медленно поднялся и произнес:

— По-моему, это был счастливый смех. Печорин радовался, что избавился от Бэлы. От женщин вообще трудно освободиться.

Принципиальная Катрин Эхалилл не смогла промолчать:

— Что знаешь ты о женщинах?! Ты не имеешь права даже и заикаться о таких вещах, у тебя нет никакого опыта.

— Ну… да… у меня, конечно, нет, мне это ни к чему, зато опыт есть у моего друга Тоомаса Линнупоэга. Он герой нашего времени, то есть, ну, не времени Лермонтова, а теперешнего.

— Что ты городишь! — Тоомас Линнупоэг вспылил, ведь на него обратилось тридцать две пары глаз, а сверх того еще и глаза учительницы.

— Ну… я сказал это не в плохом смысле, это — признание твоих достоинств… — начал было Тойво Кяреда комментировать свои слова, но, к счастью Тоомаса Линнупоэга, учительница решительно пресекла эти комментарии, и урок продолжался вновь в духе полной серьезности. Только в глазах Кюллики сверкали искорки сдерживаемого смеха, когда она время от времени поглядывала на Тоомаса Линнупоэга.

Несколько дней прошли без особых событий. За это время Тоомас Линнупоэг успел написать Майе новое письмо и получить его обратно, он даже рискнул наведаться к Майе домой, но никого не застал, кроме Майиного отца — не изливать же было в самом деле Тоомасу Линнупоэгу перед ним свои чувства!

В бездействии Тоомас Линнупоэг пребывать не мог. И если до последнего времени он весьма умеренно занимался химией, то теперь погрузился в нее с головой. Если человеку не везет в любви, он должен утешиться чем-нибудь другим. Тоомас Линнупоэг избрал для этого крутой и тернистый путь ученого.

К сожалению, химический кружок собирался лишь раз в неделю, и жажда деятельности Тоомаса Линнупоэга удовлетворялась далеко не до конца, он вынужден был искать добавочные возможности. Учительнице Кивимаа такое исключительное усердие Тоомаса Линнупоэга было, как елей на сердце, и она иногда разрешала ему оставаться после уроков в лаборатории, в то время как сама подготавливала опыты на завтра.

Тоомас Линнупоэг уже чувствовал себя зрелым молодым химиком, талантливым химиком, почти гениальным химиком. Он мечтал, как с помощью какого-нибудь чудесного случая откроет новое вещество с необыкновенными свойствами и его открытие вызовет колоссальный интерес, а может быть, даже произведет революцию в химии. Имя Тоомаса Линнупоэга поместят в газетах, и Майя об этом узнает. Ей станет жаль, что она так жестоко обошлась с Тоомасом Линнупоэгом. Майя подойдет к нему, обхватит его шею руками, поцелует и скажет: «Прости меня, Тоомас Линнупоэг, я была к тебе несправедлива. Теперь я вижу, что ты действительно великий человек». Тоомас Линнупоэг, разумеется, понимал, что его мечта о революционном открытии была не более, как глупостью, случайно и просто так ничего не откроешь, тем более в крошечной школьной лаборатории, но Тоомасу Линнупоэгу было приятно помечтать.

Не иначе как эта мечта и породила в Тоомасе Линнупоэге веру в свои силы. Может быть, этой веры было лишь полпроцента, но Тоомас Линнупоэг позволил себе ее излучать, и Киузалаас обостренным чутьем это уловил. Однажды он сунул свой буратинообразный нос в двери лаборатории и с любопытством ее оглядел. Учительницы в этот момент в лаборатории не оказалось, поэтому Киузалаас смело подошел к Тоомасу Линнупоэгу и произнес:

— Я достал мировую книгу. По химии. В ней все опыты и все такое. Хочешь купить? Тебе я отдам по дешевке.

Тоомас Линнупоэг притащил из библиотеки груду всякой литературы по химии, поэтому он не проявил ни малейшей заинтересованности в покупке. К тому же предлагаемая Киузалаасом книга оскорбляла его эстетические чувства. Не книга, а какая-то засаленная капуста, да еще без обложки и без титульного листа.

— На кой черт тебе обложка?! — убеждал Тоомаса Линнупоэга Киузалаас. — Обложка тебя ничему не научит. Ну да ладно, пусть! Не хочешь, как хочешь! У меня для тебя есть чтиво еще интереснее. — И Киузалаас извлек из-за пазухи какой-то старинный журнал.

— Тут описано, как в прошлые времена ярмарочные шуты приготовляли веселящий газ и какая это была потеха. Может, испробуешь? Приготовь к завтрашнему дню порцию веселящего газа и принеси в класс, а?

Но Тоомас Линнупоэг и на эту удочку не клюнул.

— Подумай, какая потрясная штука — веселящий газ! — продолжал нахваливать свой товар Киузалаас. — Этот газ может служить для защиты. Идешь вечером по улице, навстречу тебе — грабитель, а ты ему под нос — пых! пых! — пускаешь из резинового баллона газ, и парень принимается ржать, словно жеребец. Уже ничего тебе сделать не может, только ржет.

Тоомас Линнупоэг, который во время тирады Киузалааса просматривал статью, с удивлением обнаружил, что изготовить веселящий газ проще простого. Тоомас Линнупоэг мгновенно забыл, что должен для смягчения затвердевшего Майиного сердца открыть неизвестное до сих пор вещество, и пошел по пути наименьшего сопротивления. Решил изготовить веселящий газ и заставить Майю засмеяться. А если уж Майя от души расхохочется, то мигом выхохочет всю свою обиду и станет прежней Майей.

Киузалаас понял, что рыбка клюнула.

— Только журнал этот дорогой. В букинистическом магазине за него берут полтора рубля. Книгу я бы отдал тебе за двадцать пять копеек, а журнал — не могу.

Но видя, что Тоомас Линнупоэг собирается вернуть ему журнал, Киузалаас быстро добавил:

— Так и быть, оставь себе. Я вообще не возьму с тебя денег, ни копейки, верни мне карманный фонарик — и журнал твой.

Киузалаас получил назад свой карманный фонарик и попробовал его включить.

— Ты почти начисто пережег мои батарейки.

— Но, дорогой мой, не забывай, что фонарик был некоторое время моей собственностью, — возразил Тоомас Линнупоэг.

— Да, но я рассчитывал, что батарейки сохранились лучше. Тебе придется доплатить мне за них еще десять копеек.

— Киузалаас, что вы тут делаете? Почему вы еще не дома? — послышался голос учительницы Кивимаа, которая незаметно вошла в лабораторию.

— Мой карманный фонарик был у Тоомаса Линнупоэга, — объяснил Киузалаас и мигом исчез.

— Тоомас Линнупоэг, нам тоже пора кончать, на сегодня хватит, — сказала учительница Кивимаа. — Приведите в порядок стол.

Тоомас Линнупоэг с сожалением поставил в шкаф спиртовку, штатив, колбы и пробирки. Ему не терпелось немедленно, уже сегодня, приступить к изготовлению веселящего газа, но Тоомас Линнупоэг знал, что учительница Кивимаа ни в коем случае не позволит ему остаться одному в лаборатории. Тоомас Линнупоэг был даже настолько умен, что не задал учительнице Кивимаа ни одного вопроса по поводу деталей изготовления веселящего газа, а доверился своим собственным силам. Если бы он стал задавать вопросы, учительница Кивимаа, чего доброго, заподозрила бы неладное и запретила бы ему вообще всякие опыты. Мнение учительницы могло быть только однозначным: веселящий газ в руках школьника — источник беспорядка и всяких проделок. Поэтому Тоомасу Линнупоэгу не оставалось ничего другого, как подождать удобного момента.

Тоомас Линнупоэг лежал на диване, правая рука его была забинтована. Тоомас Линнупоэг считал, что вполне мог бы уже пойти в школу, держать авторучку ему, конечно, было бы еще трудновато, зато слух восстановился полностью. Но врач предписал Тоомасу Линнупоэгу еще два-три денька посидеть дома.