Читая эту книгу, я словно возвращалась в Каир: вновь обоняла назойливое сочетание пыли, навоза и керосина, вновь слышала лязг трамваев, скрип ручных тележек, цокот копыт, велосипедные звонки и крики уличных разносчиков. Впрочем, этот Каир — мой Каир — уже совсем не тот, что Каир современный. Это город 1930-х и 1940-х, город колониального периода, память о котором сохранил лишь десяток зданий — и люди, пережившие те времена. Я родилась в старом Каире и покинула его, когда мне было двенадцать лет, в конце Второй мировой войны. Это был дом, единственный город, который я знала, но уже в ту пору я сознавала нашу отчужденность от него, тот факт, что мы — не местные, что мы принадлежим к племени далекой зеленой страны, похожей на сказку. А еще я понимала, что Каир и Египет — для меня они абсолютно совпадали — нечто чудесное, бурлящее жизнью и сбивающее с толку; здесь все происходило одновременно, и само время утрачивало значение. В этом городе сосуществовали самые разные эпохи — эра фараонов, период римского владычества, постройки эллинистических времен и времен мамлюков и бульвары XIX столетия. Мы ездили к пирамидам, поднимались в Цитадель, ели мороженое в кафе Гроппи и плавали в длинном, вытянутом бассейне с голубой водой в спортивном клубе Гезиры… В этих воспоминаниях для меня запечатлелся вкус каирской жизни и ошеломляющие размеры города.

Эндрю Битти искусно и вполне логично снял покровы времени с истории Каира — с древнейшего периода и до сегодняшних бурных дней. Кроме того, он снова и снова показывает нам город глазами тех, кто жил в нем и писал о нем. У Каира множество воплощений, которые открываются нам благодаря людям, знавшим и любившим этот город, прежде всего — литераторам, начиная с Геродота и заканчивая романистами и поэтами, обосновавшимися в Каире в годы перед Второй мировой: Лоуренсом Дарреллом, Оливией Мэннинг, Кийтом Дугласом и Дж. С. Фрейзером. Каир начала XX столетия был городом-космополитом и городом-полиглотом, городом ислама, в котором имелись многочисленные общины иных культур — греческой, итальянской, французской, ливанской, еврейской — и, конечно, английской, точнее, британской. Я не могла не замечать эту разницу — она проявлялась повсеместно, в лицах и одеждах и в языке. Вновь нахлынули воспоминания… Вот копты, к которым в Каире относились крайне уважительно; эта книга подробно рассказывает об их древней и загадочной истории. Вот рождественская служба в ныне не существующем англиканском соборе; дети из бедных коптских семей получают в подарок игрушки, а я сама бреду по проходу между рядами, сжимая в руке то куклу, то плюшевого медвежонка, совершенно не представляя, что мы, европейцы, одариваем потомков первых христиан — и даже, возможно, древних египтян.

Иногда кажется, что в Египте побывали все: и Наполеон, и Флоренс Найтингейл, и Флобер, — все сколько-нибудь известные люди и множество других. Древнеегипетские фрески стали привычным зрелищем с тех самых пор, когда Томас Кук начал возить туристов вверх по Нилу в конце XIX века. Во Вторую мировую войну через Каир и Дельту прошли тысячи солдат британской армии — целое поколение, запомнившее Сфинкса, отель «Шепердс», Каср-эль-Нил и казармы Аббассийи и дорогу через пустыню от Каира до Александрии. В определенном смысле Каир может считаться городом-символом, олицетворяющим пирамиды и Нил. Но этот символ обманчив не меньше, чем Эйфелева башня, понимаемая как эмблема Парижа. Реальность заключается в том, что Каир — город, прошлое которого чрезвычайно разнообразно. Городские пейзажи весьма красноречивы — для того, кто сумеет понять их тайный язык. Эта книга предназначена пытливым путешественникам, тем, кто стремится выйти за рамки путеводителей, познать многовековую историю Каира и понять, каким образом город сумел «переварить» бесчисленные волны покорителей и сохранить свою самобытность.

Среди вещей, которыми я владею, имеется очень важный для меня глиняный осколок — по всей видимости, фрагмент основания большого и плоского блюда; он покрыт глазурью кремового оттенка, а в центре изображены в танце два черных дельфина. Это исламская керамика XII столетия, найденная в Фустате, на раскопках Каира эпохи раннего Средневековья; нашел этот осколок один мой друг, подаривший его мне. Сегодняшний Фустат представляет собой огромную свалку по соседству с кварталом заббалин — тех, кто добывает средства к существованию, сдавая мусор на переработку. Отправляться туда в поисках древней керамики сегодня, по меньшей мере, неблагоразумно. Однако для меня этот глиняный осколок, несмотря на современное состояние места его нахождения, символизирует уникальную способность Каира к выживанию и не менее уникальную способность сохранять свидетельства всего, что когда-либо в этом городе происходило; в конце концов, где еще можно обнаружить следы исламского Средневековья в мусоре XX столетия?

В детстве я зачитывалась сказками «Тысячи и одной ночи». Время от времени меня приглашал на чай эксцентричный англичанин, будто сошедший со страниц этой великой книги. В его доме с черепичной крышей были фонтаны, балконы мешрабийя, бесчисленные ковры с восточными узорами, лежанки со множеством подушек, огромные глазурованные кувшины, медная посуда и резная мебель. Всякий раз я ожидала встретить евнухов с ятаганами или даже саму Шехерезаду. Моего знакомого звали майор Роберт Гэйер-Андерсон; со временем он передал свой дом — Бейт аль-Крейтлийя — и его обстановку в дар египетскому народу; теперь там музей. Для меня эта экзотическая обитель в сердце старого Каира, по соседству с грандиозной мечетью Ибн Тулуна, была еще одним символом — на сей раз символом того литературного и культурного богатства, которое хранит в себе Каир. Сказки «Тысячи и одной ночи» я читала в переводе Эндрю Лэнга, то есть это был поздневикторианский пересказ, рисовавший картину, которая оказала несомненное влияние на исламский мир, как показано в работе Эдуарда Саида «Ориентализм». Я буквально заразилась Востоком в возрасте десяти лет или около того; сказки «Тысячи и одной ночи» вместе с «Рассказами о Трое и Древней Греции» того же Лэнга воспламеняли мою фантазию, я населяла их персонажами свои игры в саду под сенью эвкалиптов и казуарин. Город давно поглотил этот сад, и ныне место моих игр продолжает существовать лишь в моей памяти…