Его перестали интересовать обеденные приготовления на кухне, когда Галя принималась греметь там кастрюлями и чашками.

И только за мной он продолжал ходить неотступно, как тень. Казалось, под влиянием болезни его привязанность возросла еще больше. Иной раз, кажется, спит; только встанешь со стула — глаза уже открылись. Мне нельзя было уйти из дома. Я уйду — он встанет и часами стоит у окна или двери, ожидая меня. Ноги у него подламываются, шатается, но стоит и ждет, и ничем нельзя его принудить лечь. От пищи полный отказ, полная атрофия интереса ко всему.

Как-то я отсутствовал весь день — и он не ел целый день. Пришел я домой — он вскоре съел кусок мяса, полакал молока.

Он ходил за мной по пятам, казалось, боясь потерять даже минуту, чтобы в эти последние дни или часы (кто мог знать, сколько еще оставалось их у него?) как можно больше побыть около хозяина, как можно больше. Не потерять ни секунды перед тем, последним расставанием, после которого уже не будет ничего.

Пес погибал, это было видно по всему, хотя мы все еще не могли смириться с этим.

Острая жалость к нему теперь не оставляла меня, Галя плакала. Милый, милый Джекки, как много хорошего было связано с ним!

Для истинного собаковода потеря собаки — всегда большое несчастье. Ведь теряешь частицу самого себя. Особенно тяжело терять собаку, когда ты прожил с нею долго бок о бок, когда она прочно заняла свое место в доме, сделавшись, как любят повторять «собачники», подлинным членом семьи. Да, это не преувеличение: собака— действительно член семьи. Кажется, что без нее и дом — не дом.

Иметь собаку — с течением времени становится потребностью. Собака в доме — настоящий хозяин: знает каждую вещь, по запаху сразу определит, если появится новая, следит за вами, за вашими домашними. Да что говорить, тот, кто держал собак и по-настоящему любит их, знает, сколько жизни вносят они. Даже заботиться о них приятно: так они благодарны тебе, таким платят теплом.

Как же не оплакивать собаку — ведь вместе с нею уходит какая-то крупица нас самих, нашей души. Если вы любите животное, то вы вкладываете в него и свои нервы, и свой ум, и, как я уже говорил, даже характер. А все, что достигнуто трудом, всегда дорого.

Как мы укоряли теперь себя за то, что в последний период жизни Джекки недостаточно баловали его мясом, реже, меньше гуляли, перестали совсем ходить на озеро Шарташ, где он прежде частенько купался вместе со мною. Может быть, это тоже подготовило болезнь, и, таким образом, было укором мне, его хозяину.

Как-то не вязалась мысль, что эти веселые, быстрые лапы отбегали по земле. Казалось, ведь только что пес был здоров, жизнерадостен. Он и теперь еще — спит, а ноги все дрыг-дрыг: побежал. Во сне ноги все бегут куда-то: а в действительности уже давно не бегают; тело немощно, а в глубинах мозга все еще живет нервная сила, питаемая воспоминаниями о тех днях, когда он был здоровым и сильным.

Мы звали его «ветерок»; и он вправду был как ветерок. Одиннадцать лет изо дня в день, трижды в течение суток — утром, в обед и вечером — я ходил с ним на прогулки. И было как-то непонятно, как это вдруг не станет его, не надо будет выгуливать. Как так? — когда это стало и моей потребностью, частью моего бытия… Понимаешь: конец неизбежен, нет, не существует такого средства, чтобы изменить этот извечный порядок чередования жизни и смерти, умирания и обновления, перехода белковой ткани из одного состояния в другое.

И все-таки есть в этой неумолимости вечного обмена материи что-то беспощадное, с чем невозможно согласиться спокойно.

Природа все же жестока: в муках живое существо появляется на свет, в муках оно уходит из жизни.

А как раз в эти дни мы со своим неумеренным старанием, как назло, причинили Джекки новые совершенно ненужные страдания. Все еще обманывая себя мыслью о воспалении легких, мы решили сделать ему горчичники.

Посоветовала их та самая молодая женщина-терапевт, которая однажды осматривала Джекки. Советовала она от доброй души; да ведь бывает, что и то, что делается с лучшими побуждениями, идет во вред; а врач должен быть особо осмотрителен, рекомендуя что-либо.

Задача оказалась не из легких. «Человеческие» горчичники для собаки не подходят: мешает шерсть. Пришлось развести горчицу; но оставить ее на теле нельзя — значит, сначала с силой втираешь ее на тело против шерсти, затем смываешь. Для больного животного это трудно. Джекки очень утомился, стоя долго на ногах. Кроме того — опасность простудить. Не случайно Мюллер рекомендует при легочных заболеваниях втирать горчичный спирт, а не горчицу.

Неизвестно было, через сколько времени горчичники начнут действовать. Попробовали на себе: какое ощущение через 5, 10, 15, 20 минут. Когда, наконец, процедуру закончили, пришлось Джекки закутать, так как он начал дрожать. Через полчаса переменив повязку, дали портвейн, уложили и накрыли легким одеяльцем, но вскоре он запросился на улицу. Фу ты, неладное, это уж совсем плохо; ведь собака сырая, а на дворе мороз.

У нас уже получилось так один раз. Попробовали сделать Джекки согревающий компресс, а пес сразу же направился к двери: уже привык — раз завязывают, значит — на улицу. Пришлось вести, накрутив поверх шали и специальной попонки еще один платок.

С горчичниками вышло еще хуже. Всю ночь он пыхтел, к утру его прослабило. Шерсть на нем слиплась и ссохлась. Словом, этот неудачный эксперимент стоил нам бессонной ночи, а собаке принес дополнительную тягость. С тех пор я против горчичников; особенно для длинношерстных собак они не подходят никак. Если хотите доконать больное животное — делайте: намучаете собаку, намаетесь сами.

Как и следовало ожидать, пользы от горчичников не получилось никакой, если не считать приобретенного и вряд ли потребующегося когда-либо опыта.

Новое резкое ухудшение в состоянии Джекки произошло на третьей неделе лечения. Он потерял голос. Вместо лая у него получалось какое-то сиплое: «ав, ав…» Васька пугался этого незнакомого звука и подолгу присматривался к Джекки как бы спрашивая: «Ты ли это?..» Появилась отечность лап, сначала легкая, затем быстро увеличивавшаяся. Концы лап стали тяжелые, толстые, в то время как сам он, казалось, ссыхался день ото дня, становился меньше, тщедушнее. Часто шла слюна, окрашенная кровью.

Осматривая Джекки, Николай Дмитриевич теперь уже не восторгался его достоинствами, не похлопывал оптимистически по спине, а лишь хмурился и молча качал головой, поправляя очки.

— Ну, мы же его из мертвых поднимаем, — как-то вырвалось у него, и эти слова открыли мне истинное положение Джекки. Вот почему при каждой встрече Николай Дмитриевич упорно твердил: «Возьмете нового щенка, воспитаете его таким же…»

В другой раз он сказал:

— Ну, если мы его поднимем, вся клиника гордиться будет!..

Но поднять было уже невозможно.

Силы Джекки быстро истощились, теперь болезнь пошла ускоренным темпом. Выходя на улицу, он должен был останавливаться через несколько шагов, чтобы сделать передышку, и стоял, качаясь, с беспомощно вывороченными задними лапами, с шумом втягивая воздух. Перестал реагировать на что-либо; и только по-прежнему понимал мои слова-команды. Иногда подходил, ступая неуверенно, как пьяный, и вставал около меня, ожидая ласки, больше ничем не выражая своих чувств. Неподвижен был даже хвост.

Как изменился Джекки за короткое время! Он стал просто неузнаваем. Куда девались его живость, его неистощимая энергия, подвижность? Теперь, поднявшись, он подолгу стоял, набираясь сил, прежде чем сделать следующее движение, понурый, с отвислыми брылями и весь напрягаясь в тяжелом, спазматическом дыхании. Потухший взгляд с постоянной слезой в уголках печальных глаз, всегда спущенная голова. От бесконечных уколов шерсть сделалась клочковатой, бугристой, потеряла шелковистость и блеск. Бока провалились, ребра выступили, лапы толстые… Как уродует болезнь!

Понимал ли он, что умирает? Как проникнуть в психический мир животного? Великий Павлов сделал в этом отношении много, но и он не разгадал всего.