— Славные вы ребята. Вот мои были бы точь в точь такими же, если б господа не увезли их… Любое дело сделаю для вас.
— Есть и дело, дядюшка Тим, — отозвался Филь. — Ночью, как хорошенько стемнеет, выведи нас на дорогу в Барнесдельский лес в Йоркшире. Там я знаю каждую тропинку — сам чёрт нас не достанет, хотя бы мы пристрелили дюжину его племянничков. К тому же оленей и диких свиней там больше, чем сорок на мусорной куче. Я уже отсюда слышу, как славно пахнет печённый в золе олений окорок. Согласны, братцы?
Все заулыбались, а Роберт медленно отошёл от тоннеля.
Вынув из ножен осколок ножа, угольщик мелко настрогал сало, затем, дожевав своими беззубыми дёснами последний кусок, встал.
— Ждите меня ночью, ребятки, — сказал он. — За две ночи хорошего хода я доведу вас до Барнесделя, — с этими словами он прошёл в дальний тёмный угол пещеры. — Вот здесь другой ход, по нему и выйдем. Под соломой факел, зажгите, когда этот потухнет. А сейчас я пройдусь по ручью: пока светло, там надёжнее.
Старик снова исчез в тёмном проходе. На этот раз никому не пришло в голову опасаться его измены.
Глава XX
День клонился к закату, и длинные тени в горном ущелье дрожали в плотных клубах пыли. Дикие хриплые крики вырывались из этой густой завесы, порою яркие точки загорались в ней: то солнечные лучи, пронзая толщу пыли, вспыхивали на щитах и шлемах сражавшихся.
Спокойная кудрявая зелень окрестных холмов служила странной рамой для бесовской работы внизу, в пыли и безумии. Дьявол, если бы он существовал, взглянул бы с удовольствием на дело рук своих: войско христианского английского короля доколачивало последние отряды одетых в звериные шкуры шотландцев, копьями и зубами отстаивавших своё право на жизнь и свободу.
Рассеявшись по дну ущелья, пешие воины бились в исступлении, толпами и в одиночку, щитами отражая удары мечей и копий, бросая мечи и катаясь в смертельной схватке по земле. Иногда они рвали друг друга зубами. Надвигалась вечерняя мгла, и войско шотландцев неудержимо редело, но не отступало. Да им и некуда было отступать: дорога назад в спасительные родные горы была им отрезана. Смерть или плен. Они выбрали первое.
Тем временем на высоком холме группа конных рыцарей, сияя украшенным золотом оружием, наблюдала за ходом сражения. Наконец один из них, высокий седой старик с резким энергичным лицом, восседавший на громадном вороном коне, сделал нетерпеливое движение:
— Солнце заходит, — сказал он, — ещё полчаса и проклятые мохнатые собаки под покровом темноты убегут в свои ущелья, откуда сам дьявол их не выкурит. Не для того я так искусно заманил их сюда. Сэр Арнульф, прикажи пустить конницу.
— Но, добрый сэр, — нерешительно отозвался молодой рыцарь в золочёной кольчуге, — наши копейщики там перемешались с шотландцами. Они не успеют отойти и тоже будут смяты…
— Тем хуже для них, — резко отвечал старик и нетерпению махнул рукой. — Они должны были давно покончить с этой горстью сброда. Из-за их ротозейства благородным рыцарям приходится марать руки о вонючие козьи шкуры дикарей. Прикажи же трубить, сэр Арнульф, и укрепи своё нежное сердце.
В ответ на насмешку лицо молодого рыцаря окрасилось ярким румянцем, горячий рыжий конь под ним захрапел и взвился на дыбы — удила врезались ему в губы. Нежное сердце — позор для рыцаря. И вонзив шпоры в бока коня, Арнульф де Бур галопом поскакал с холма, вниз и налево, к тому месту, где долина, суживаясь и вытягиваясь, переходила в горный проход — единственную дорогу и спасение обманутых шотландцев. Тут-то и дежурила конница. Пятеро всадников, закрывшихся щитами, наклонивших покрытые шлемами головы и громадные копья, образовывали первый ряд грозного «железного клина». Семеро — во втором ряду, по девять — в третьем и четвёртом. Остальные рыцари образовали за ними плотный несокрушимый четырёхугольник. Не было в то время силы на свете, могучей устоять перед натиском такой стальной волны.
Всё ещё пылая румянцем гнева и обиды, молодой рыцарь передал приказ. Раздался звонкий певучий звук трубы, и тотчас же — мерный, всё усиливающийся топот тяжёлых копыт. Могучие кони, уставшие от ожидания, скакали, неся на себе каждый не менее десяти пудов железа и стали, земля гудела под ударами подков, и пешие бойцы в пылу битвы слишком поздно заметили их приближение.
Крики ярости сменились воплями ужаса. Свои и чужие, бросая оружие, бежали, спасаясь от неминуемой гибели, но стальная волна катилась всё ближе и ближе, и вот уже копья и мечи засверкали над головами бегущих. Раздражённые тем, что им приходится «пачкать руки о шкуры дикарей», рыцари рубили и топтали всех подряд, и много английских воинов, виноватых в том, что «недостаточно быстро смяли врага», легло в этот день под копытами английских коней. Дальше и дальше катилась сверкающая оружием волна, настигая и покрывая собою толпы бегущих. И там, где прошла она, уже не было ни шума, ни движения; искромсанные, раздавленные человеческие тела покрывали землю.
Два раза проскакал рыцарский отряд по дну ущелья, мирно зеленеющие стены которого были недоступны даже для ловких горцев. Знал старый хитрый граф Гленсборо, что делал, когда заманивал их сюда притворным отступлением англичан.
Мерный топот затих с последними солнечными лучами. Они были красны, эти лучи и, угасая, освещали ручьи текущей по земле крови. Из рыцарей пострадали только двое: один был убит проскользнувшей сквозь щель забрала стрелой, другой — сброшен споткнувшимся о трупы конём. Стонущим в темноте некому было помочь. Выполнить роль «санитаров» готовились затаившиеся неподалёку голодные ощетинившиеся волки, и раненые, в смертной тоске распростёртые на земле, понимали, о чём говорил отдалённый унылый вой…
Оруженосцы и слуги, не принимавшие участия в битве, теперь хлопотали у входа в ущелье, расставляя палатки и готовя столы. Каждый из рыцарей жаждал промыть запылённое горло вином, каждый для подкрепления сил и бодрости нуждался в большом количестве свинины и мясных пирогов. Богатые и знатные рыцари шли на войну с целым обозом: слуги, провизия, запасные кони и оружие, палатки и ковры. Кое-где уже раздавались весёлые шутки и смех, домашние певцы, находившиеся при обозе, спешно готовились звонкой песней прославить подвиги щедрых господ…
А в дальних углах ущелья ветер, ударяясь о скалы, перекликался с нетерпеливым воем волков, и летела по Шотландии весть о великом поражении, о горе, смерти и жажде мщения.
— Подтяни-ка повязку потуже, Стив. Да не бойся, не заплачу. Последний раз плакал, когда стащил в монастырском саду яблоки и спрягал в штаны, а святой отец келарь меня словил, яблоки вытряхнул и крапивы напихал и бежать так заставил, да ещё через стену перелезать. Жгло очень. А больше того — обидно было.
— Самую смерть перешутишь ты, Филь, — с упрёком отозвался другой лучник, высокий и черноволосый, но тут же невольно улыбнулся. Голова его была обвязана пропитанной кровью тряпкой но он держался бодро и старательно накладывал повязку из свежих листьев на сочившуюся кровью рубленую рану на руке товарища. Огонь небольшого костра освещал ещё фигуры двух других лучников и оружие, сложенное тут же под рукой.
— Готово, — продолжал Филь. — Эх, не обидно было бы от шотландцев такой подарочек получить в честном бою, а то ведь английский рыцарь да ещё нарочно погнался за мной!
Сидевший у костра Роберт молча повернулся к говорившим. Каштановые волосы вились над высоким его лбом, синие глаза смотрели по-прежнему прямо и открыто. Но годы странствований и горя не прошли для него бесследно: мальчик стал мужчиной.
— За мной тоже гнался рыцарь, — промолвил он, — пустил коня на меня и мне пришлось… в правый глаз попал ему, а конь проскакал мимо.
Роберт встал и выпрямился. Теперь стало видно, что он уже сравнялся ростом с товарищами, которые, похоже, привыкли уважать его и слушаться.
— Братья, — сказал он. — Я сам не знаю, что делается в моей душе. Мы пришли в Шотландию биться за английскую честь. Так говорили все, и нам казалось, что это правильно. Но я так и не понял: почему для чести Англии нужно убивать шотландцев? А сегодня рыцари не постеснялись напасть и на нас — английских лучников и копейщиков, наша кровь лилась на позор Англии. Идёте ли биться дальше?
