Всё ещё не вполне придя в себя от неожиданного оскорбления, епископ Герефордский некоторое время стоял, не в силах вымолвить ни слова. Однако общий хор приветствий и извинений смягчил его, и, сухо наклонив голову, он позволил наконец растерянному хозяину довести его и его спутников до предназначенных им в центре стола мест. Пажи с серебряными кувшинами и мисками устремились к ним, и сама хозяйка, улыбаясь лукаво и застенчиво, подала расшитые шелками полотенца.

Глаза его преподобия приора Эмметского покрылись масляной поволокой при виде полной ручки с розовыми ноготками, которую он, принимая полотенце, задержал в своей.

— Не могу решить, красавица, что больше чарует в тебе, — и он красноречиво сжал её пальцы. — наверное — смех. Ну-ка, засмейся ещё раз, я проверю.

Щёки молодой женщины вспыхнули. Быстро и смущённо, исподлобья она взглянула на приора, но, встретив лукавый и весёлый его взгляд, не выдержала и тихонько рассмеялась.

— Вот спасибо! — весело воскликнул монах и, сняв с мизинца перстень с крупной жемчужиной, ловко надел его на пальчик хозяйки. — Жемчужина эта не белее, чем твои зубки, красавица. А в следующий раз, — и он многозначительно понизил голос, — я привезу тебе рубин. — И, опустившись в бережно подставленное ему слугами кресло, приор весело наблюдал, как на лице молодой женщины радость боролась с смущением и лукавством.

Тем временем гости, покинув свои места за столом, столпились около неожиданных приезжих и внимали возмущённым жалобам епископа.

— Церковь святую оскорбил, мерзкий еретик, в нашем лице! — восклицал он. — Бочонок лучшего испанского вина… я хочу сказать — целое состояние можно было бы купить за каждое звено цепочки, которую проклятый богохульник стащил с моей шеи. А добрый сэр Гуго? В его лице оскорблён сам милостивый наш король! (При этих словах средневековый страж порядка заметно помрачнел.) И всё это делается, шериф, в сутках езды от твоего дома! На что же годна твоя стража! На пьянство да на игру в кости? Или, может, Робин Гуд не гнусный разбойник, а святоша, чей покой ты боишься потревожить?!

— В самом деле, — пробормотал приор Эмметский, и румяные его губы дрогнули от сдержанного смеха. — Ей богу, из того кудрявого вышел бы весёлый монах! Как жаль, что пошёл он не по своей дороге!

С этими странными словами он наклонился и положил кусок жирного каплуна на тарелку сэра Гуго.

— Пусть твоя милость не тратит время зря, — проговорил он уже громко, с напускной серьёзностью. — Молодых невест много в весёлой Англии и ты не долго будешь томиться в безбрачии, добрый сэр, но подкрепить твои силы к предстоящим испытаниям не мешает. — Тут он подмигнул бедному искателю невест так выразительно, что смешливый рыцарь Джон Гартфорд еле успел зажать рот рукой, запихав в него для верности половину своей бороды.

Но в эту минуту новый шум и чьи-то пронзительные визгливые голоса донеслись в открытое окно.

— Справедливости, справедливости! — кричал пискливый голос. — Милосердный шериф, защиты от дерзкого разбойника, гнусного Робина Гуда!

Распалившийся епископ осёкся на полуслове, шериф, медленно бледнея, поднялся с кресла и с явным неудовольствием посмотрел на дверь. Это ж надо было случиться такому совпадению…

— Впустить! — приказал он сдавленным голосом.

Но распоряжение опоздало. Пробираясь сквозь тесные ряды прислуги, отбиваясь от хватающих рук, прыгая через подставленные ноги, в зал вкатились два клубка, похожие на спугнутых с лёжки медведей, и кинулись через залу к пиршественному столу.

— Справедливости, милостивый шериф! — высоким бабьим голосом возопил толстый рыжий детина в одежде странствующего монаха, больше похожий на разбойника, чем на служителя церкви.

— Справедливости, милостивый шериф! — глухим басом прорычал другой, низенький и чёрный монах, не менее жирный, чем его высокий товарищ.

Они остановились у самого края стола и, сорвав с поясов большие кожаные кошельки, потрясали ими перед самым лицом ошеломлённого шерифа, в волнении не замечая даже присутствия самого епископа Герефордского.

— На дороге встретил он нас, под самым Ноттингемом, — кричал рыжий. — Мы скромные сборщики подаяния для монастыря Святой Марии. Не для бесовского разбойника жертвовали нам благочестивые миряне свои пенсы и фартинги. Мы сами скорее уморили бы себя голодом, чем прикоснулись к ним!

— И мы сказали ему, что истинно ничего не имеем в кошельках наших, — забасил чёрный, пользуясь минутной лузой, пока рыжий переводил дыхание. — И просили отпустить нас с миром…

— Но он стащил нас с наших кротких мулов, — с возмущением пропел рыжий.

— В проклятых лапах своих за спиной он скрывал дубину и ростом она была преужасна… — добавила октава чёрного, но тут же сильный толчок собрата перехватил ему дыхание.

— И мы молились слёзно, — тонко завизжал тот, — и возводили очи горе и… низводили их… на ту дубину, а окаянный враг приговаривал: «Братие, молитесь усерднее, ибо истинно слышу я — уже позванивает в ваших кошелях».

На этот раз он сам пошатнулся от толчка чёрного монаха, который озлобленно пояснил:

— Ибо дрожала эта рыжая скотина от страха и прыгал кошель на её трепещущем чреве…

— И отвязал он наши кошельки и высыпал всё золото и серебро из них, — плакал рыжий. — И забрал, окаянный, всё до полушки, ибо сказал: «Это не ваше, у вас ведь ничего не было, а послано Господом мне по вашему молению».

— И загрохотал на весь лес злодейским смехом и сказал: «Имя моё Робин Гуд. Не плачьте, ибо золото ваше я отдам тем беднякам, о которых вы так радеете!» — дополнил чёрный.

Протянув пустые кошельки шерифу, они вдруг увидели неподвижного от гнева епископа и, в трепете упав на колени завопили уже дуэтом:

— Милости, милости, преподобный отче!

Но тут шериф точно очнулся, вскочил необычайно проворно для своего тучного телосложения, оттолкнул кресло и воскликнул в величайшем волнении:

— Горе мне, горе! Беда приходит не одна! Страна кишит беспорядками и неустройством, бароны грабят евреев, разбойники — церковь и служителей её. Целая армия нужна мне, и даже её будет мало для поддержания порядка. А мои стрелки бледнеют при одном упоминании имени проклятого разбойника. И я сам не удивлюсь, если в моём собственном доме вдруг отскочит с полу доска и выглянет из-под неё проклятая его голова! День и ночь мысль о нём преследует меня. Добрый епископ, помоги мне, ибо разжижается мозг мой!..

Тонкий свист прервал сетования шерифа. Драгоценный стеклянный сосуд с мальвазией, звякнув, опрокинулся, и густое вино полилось по столу, подтекая под блюдо жареных фазанов.

Все кинулись к столу: тонкая длинная стрела вонзилась в румяную грудку аппетитной птицы и дрожала, замирая.

— А это что такое? — послышался спокойный голос. Приор Эмметский, вырвав стрелу из птицы, развернул привязанный к ней кусочек пергамента и поднёс его к глазам.

«Капитан вольных стрелков шервудского леса, именуемый Робин Гудом… — прочёл он медленно и, опустив руку с бумажкой, обвёл всех внимательным взглядом, — …именуемый Робин Гудом, — повторил он, — благодарит тебя, почтенный шериф, за лестное предложение поймать самого себя. И посылает тебе ясеневую стрелу — в обмен на золотую, полученную из рук твоей прекрасной жены».

Громко и грубо, забыв о приличии, ругался почтенный шериф, громко стучал об пол посохом разгневанный епископ Герефордский и, хватаясь за рукоятки мечей, проклинали наглого разбойника благородные рыцари. Так громко, что только зарумянившаяся от волнения и тайных опасных дум жена шерифа расслышала, что прошептал весёлый приор Эмметский, всё ещё держа в руках тонкую стрелу и в раздумье покачивая головой:

— Клянусь преисподней, зелёная лесная ящерица слишком хороша, чтобы делать из неё монаха!

Яркие лучи вечернего солнца проникли в круглую башенную комнату и золотым четырёхугольником упали на ковёр, едва ли не целиком покрывавший её стены. Блёклые краски ковра тут же ожили: прекрасные дамы на горячих лошадях готовились спустить с пёстрых рукавичек быстрых соколов, рядом скакали гордые, сверкающие дорогими доспехами и оружием рыцари… Звук рога, донёсшийся в эту минуту со двора замка, казалось, довершил волшебное превращение.