— Я жду, — спокойно повторил Робин, и круг лесных братьев придвинулся к нему. Напряжённое ожидание повисло в воздухе.

Старик провёл рукой по лицу и решительно поднял голову.

— Нет, — сказал он, — нет прощения дочери, ослушавшейся отца. Да не будет у неё крыши над головой, ни счастья, ни друзей в тяжёлую минуту.

Горестно вскрикнув, молодая женщина едва не лишилась чувств. Аллен, поддерживая её одной рукой, схватился за меч.

Но Робин уже стоял перед ними.

— Аллен, — сказал он, — зелёный лес — ваша кровля и весёлые лесные братья — ваша семья и защита от всякого горя. Идёте ли с нами?

— Идём, — твёрдо ответил юноша и крепко обнял невесту. — Принимаете ли меня, братья?

— Принимаем, — дружно и сердечно откликнулись тридцать молодых голосов.

Упрямый старик не успел вымолвить ни слова, как зелёные кусты вокруг поляны расступились и юный менестрель, укравший его дочь, и его приятели-лучники мгновенно исчезли. Поглотив их, густая стена леса неподвижно стала перед нарядными гостями неожиданной свадьбы, крепко храня свои тайны.

Вскоре новые песни о храбром Робин Гуде появились в народе. Бледнели от ярости, слыша их, шерифы и судьи и крепко доставалось певцам. И всем было известно, что слагает те песни весёлый менестрель Аллен о’Дел, навеки соединивший свою судьбу и судьбу своей молодой жены с лесными братьями Шервудского леса.

Огромное окаймлённое лесом поле на выезде из Ноттингема представляло собой пёстрое и нарядное зрелище. На ярмарку в честь святого Кесберта собрались рыцари, горожане и вилланы не только своего, но и соседних графств — Дерби, Линкольн-Шайра и Йорка. Неделю должна была она длиться — с понедельника по субботу, привлекая к себе и честных покупателей, и жаждущих зрелищ гуляк, и охотников поживиться за счёт чужой глупости и ротозейства.

Продавцы сластей и ярмарочных безделушек, торговцы пирогами и колбасой, фокусники и фигляры раскинули уже здесь палатки и навесы. Красиво разложив привлекательные товары, они пронзительными голосами зазывали городских и деревенских красоток в праздничных нарядах и следовавших за ними мужей и женихов в грубых шерстяных куртках и толстых шнурованных, как и куртки, башмаках с острыми носами.

Тут же, на высоком помосте, седой человек с плутоватым взглядом быстрых чёрных глаз, в длинном плаще, вышитом странными фигурами, перечислял нараспев все болезни, от которых помогали его лекарственные мази и настойки странного цвета и запаха.

— Подходите, подходите, любезные горожане, развязывайте кошельки, красавицы, — говорил он. — Мои чудесные снадобья изготовлены с молитвою святому Христофору — покровителю болящих. В них нет ничего из колдовской бесовской кухни — благочестивые иноки, трудящиеся на молитве у святого Гроба Господня, научили меня чудесному искусству составления мазей во славу Господа, на пользу страждущих и болящих. Велика их заслуга перед Господом, воистину должны мы прославить святой их и самоотверженный подвиг.

— Где-то я уже слышал песни этой чёртовой канальи, — пробормотал высокий человек в зелёной одежде с чёрной повязкой, скрывающей левый глаз, и подвинулся ближе к помосту, стараясь получше рассмотреть говорившего.

— Рожа почтенная, не хуже, чем у инока, трудящегося у гроба господня, но по глазам видно — плут отменный, — отозвался второй голос, и сгорбленный нищий в рваном и грязном тряпье всех цветов радуги усиленно заработал локтями, продираясь вслед за своим спутником.

— Подходите, подходите, страждующие и болящие, — продолжал нараспев человек в красном плаще. — Два пенса и вы избавитесь от водянки и ломоты в костях. За три я вылечиваю от укуса бешеной собаки, а вот это средство спасает от боли в животе и поноса. Вы видели, как сейчас целовал мою мантию прозревший слепой? Четыре пенса — и бельмо исчезнет с ваших глаз и вы вновь сможете любоваться чудесными творениями Создателя, прославляя неизречённую Его благость.

Три здоровенных парня, стоявших тут же на помосте, хныча и кривляясь, перебивали чудотворца.

— Воистину я был слеп и он исцелил меня! — гнусавым голосом тянул один.

— От боли в животе я ходил согнутым пять лет, а один глоток его святого лекарства успокоил резь в кишках и я распрямился, — кричал другой — краснорожий детина, не очень-то изнурённого вида.

— Ногу, ногу вылечил он мне! — вопил третий, прыгая по помосту. — Всю жизнь ползал я аки червь, питаясь христовым именем, и вот мои ноги крепче, чем ноги молодого оленя!

Умилённые зрители наперебой расхватывали берестяные коробочки с чудесными средствами, а медь и мелкое серебро так и сыпались в глубокие карманы целителя.

Нищий незаметно дёрнул человека с повязкой за рукав:

— Идём, капитан, — шепнул он, — уж лучше я спущу свои денежки на пиво и горячие пироги, чем топить их в карманах этой бестии.

Высокий человек кивнул и, ещё раз пристально глянув на чудесного врачевателя, заработал локтями, выбираясь из толпы:

— Не могу вспомнить, Филь, где я его видел, — тихо сказал он, — но где-то видел наверняка…

— Мало ли плутов на свете, — весело ответил нищий и, на минуту забывшись, расправил широкие плечи, но тут же спохватился, сгорбился и налёг на палку. — Ты вот скажи лучше, капитан, не выпить ли нам доброго пивца? Не слишком, чтобы не повредить ясности глаза и твёрдости руки, а так, для бодрости.

— Не зови ты меня капитаном, — отозвался человек с повязкой. — Ушей тут много, больше, чем голов. Да и пора нам уже на луг, на состязание. — Незаметно вздохнув, он добавил самому себе: — Серебряный рог был призом тогда, серебряный рог из королевских рук…

— Будь осторожен, Роб, — говорил ему нищий, еле поспевая за быстрыми его шагами. — Боюсь, по твоей стрельбе шериф догадается, что за птица залетела в его силки.

Едва выбрались они из толпы, окружавшей человека в красной мантии, как тут же попали в новую давку. В этом месте зрителями были исключительно мужчины, собравшиеся вокруг высокого помоста, обнесённого перилами и усыпанного белым песком. Стройный человек в красивой голубой одежде, зашнурованной ярко-красными шнурами, стоя у перил, весело играл белой короткой дубинкой. Он высоко подбрасывал её в воздух, и она летела, вращаясь со страшной быстротой, и, ловко подхваченная, вновь взлетала вверх.

— Что же, — насмешливо и дерзко кричал незнакомец, — неужели я, Эрик о’Линкольн, так и не найду желающего подставить под мою дубину глупую башку? Приз, приз тому, кто продержится против меня хоть немного. Или ваши руки размякли, как ваши сердца, вы, щипальщики шерсти?

Нищий остановился. В глазах его потемнело от злости и искушения, отбросив благоразумие, взобраться на помост.

— Подожди меня, Роб, немножечко, — просительно шепнул он. — Я должен отделать этого наглеца, не то сердце лопнет…

Робин проворно и крепко ухватил его за руку.

— Не дури, Филь. Если ввяжешься в драку с Эриком, да поколотишь его, всякий поймёт, что ты ряженый.

Ворча и вздыхая, нищий последовал за несговорчивым товарищем.

Часть поля, прилегавшая к лесу, предназначалась для самого волнующего зрелища ярмарки — состязания в стрельбе из лука.

В ту пору закованное в сталь рыцарское войско ещё оставалось грозной силой, решающей исход сражения, но звонкая ясеневая стрела со стальным наконечником уже становилась для тяжело вооружённого воина опаснее меча. В битве при Гастингсе стрелою в глаз через забрало шлема был убит король Гарольд. Стрела, пущенная на охоте неизвестной рукой, пронзила через кольчугу сердце второго нормандского короля — Уильяма Рыжего. Отряды лучников и на войне уже сделались силой, с которой приходилось считаться. Кроме того лук был истинно народным оружием — каждый простолюдин, не имевший права носить рыцарское вооружение, в случае опасности мог пустить певучую стрелу. И потому знаменитые стрелки были известны всей стране не меньше, чем знатные рыцари, их почитали, как истинно народных героев.