Солнце уже проделало половину дневного пути, когда Робин, первым шедший по узкой лесной тропе, остановился.

— Здесь, — сказал он, — конец трясины, дальше дорога сама выведет вас к монастырю.

Арнульф де Бур протянул руку к висевшему у пояса кошельку.

— Оставь, — сказал Робин резко. — За погубленную душу бедного Улла ты всё равно не в состоянии расплатиться. К тому же, — и он, несколько помедлив, закончил, — к тому же я богаче тебя.

— Но кто же ты? — спросил изумлённый рыцарь, отнимая руку от кошелька. — Как зовут тебя, молодец?

— Робин Гуд зовусь я, — отвечал провожатый со спокойной гордостью. — Робин Гуд из Шервудского леса. Прощай, добрый рыцарь. — Закинув лук за спину, не оборачиваясь, он двинулся было обратно, однако не успел сделать и нескольких шагов, как два стоявших рядом воина быстро переглянулись и крепко схватили ничего не подозревавшего Робина за локти.

— Не уйдёшь, — весело вскричал один, ловко заламывая ему руки за спину. — Джек! Вот так удача! Шериф не поскупится отсыпать нам за тебя пару золотых фунтов, паренёк!

Но тут же он вскрикнул и, шатаясь, опустился на землю. С пылающим от гнева лицом рыцарь обернулся и нанёс ему сильный удар мечом плашмя по голове.

— Прочь, бездельник! — крикнул он. — Два предательства в один день — слишком много даже для слуг короля! Иди спокойно, добрый Робин. Ты спас жизнь всем нам и этим негодяям тоже, и рука моя не поднимется на тебя.

— Хорошо ты сказал, Арнульф де Бур, — воскликнул вдруг звонкий, почти детский голос, и послушник, друг Ульриха, выступил из толпы вооружённых слуг и подошёл к спокойно стоявшему против рыцаря Робину. — Я слишком хорошо знаю, что делается в монастырских стенах, чтобы теперь, после смерти Улла, туда вернуться. Возьми меня с собой!

Робин испытующе смотрел на молодое взволнованное лицо.

— Идём, — сказал он мягко. — Спасибо тебе, рыцарь, придёт день, сосчитаемся! — Он поднял отлетевший в схватке длинный лук, миг — и кудрявые ветви орешника расступились и сомкнулись за зелёной курткой и чёрной монашеской рясой.

В этом месте узкой извилистой тропинки рябина и бересклет смешали свои пёстрые листья и красные ягоды. Шаловливо выбиваясь из их кудрявых объятий, выбегала она на широкую проезжую дорогу и тотчас же пряталась на другой стороне её, в зарослях разрумяненного осенью орешника.

Перекрёсток не был пуст: странный человек давно уже стоял посреди дороги. Тёмная лошадиная шкура облегала его мощное неуклюжее туловище, капюшон из лошадиной шкуры с торчащими ушами тесно охватывал голову, оставляя открытым лишь мрачное лицо с маленькими бесцветными глазами. Вот он медленно поднял руку, резкий звук охотничьего рога нарушил прозрачную тишину леса, ещё и ещё раз, требовательно и грозно, потревоженная даль откликнулась жалобным замирающим эхом.

Маленькая ящерица, задумавшая перебежать дорогу, испуганно остановилась и совсем было собралась отложить прогулку, но тяжёлый сапог незнакомца с удивительной быстротой положил конец её сомнениям. Через минуту прозвучал мелодичный и радостный звук рога, а вскоре кусты раздвинулись и послышалось весёлое восклицание:

— Гей! Кто здесь зовёт Робин Гуда?

Беспечно покинув прикрытие, второй путник, высокий и стройный, с каштановыми кудрями, выбивавшимися из-под зелёной шапочки с фазаньим пером, вышел на дорогу, весело щурясь от яркого солнца.

Но едва стоявший на перекрёстке повернул к нему бледное лицо, как улыбка Робина погасла.

— Ты, — тихо вымолвил он, но ни звуком не отозвался на это рыцарь в лошадиной шкуре.

Несколько минут молча и неподвижно стояли они друг против друга, охваченные вихрем воспоминаний… В памяти Робина из далёкого детства выплыли мрачные своды замка, дымные факелы. Среди разъярённых лиц и сверкающих мечей мелькнуло белое платье женщины, уносимой разбойником в лошадиной шкуре… И теперь словно кровавый отблеск того пожара сверкнул в глазах его, а горячая кровь, отхлынув от щёк, прилила к сердцу.

— Ты, — повторил он хрипло: — Клянусь небом, я убивал, хотя никогда не хотел этого. Но твоей смерти я хочу, ты, убийца моей матери!..

Тонкие губы Гью Гисбурна искривила улыбка, блеснули жёлтые зубы.

— Это я убью тебя, щенок, — скрипуче прошептал он и, протянув руку вперёд, неожиданно и страшно закричал: — Я принесу его голову на твою гробницу, Элеонора!

Сгорбленный маленький старик, утомлённо шагавший позади своего крошечного, нагружённого мешками с углём, ослика, вдруг остановился и поспешно потянул его за повод.

— Постой, — сказал он встревоженно, — дай послушать — что за шум такой в лесу? Уж не подрядились ли сегодня лешие молотить жёлуди для своего господина — чёрта?

Трусившая на другом осле старушонка остановилась и испуганно взмахнула руками.

— Святой Николай, смилуйся над нами, вот ты всегда такое скажешь, Джонни, в неладное время. Разве можно поминать чёрного в таком глухом месте? — и она готова была уже повернуть своего смирного ослика обратно, но старик удержал её за руку.

— Нет уж, Бидди, тебе меня не уговорить. Хоть одним глазком да взгляну — что там такое делается.

И, поспешно привязав ослика к дереву у дороги, он, крадучись, двинулся, не обращая внимания на брань жены.

Убедившись, что никакие уговоры не помогают, бедная старушка уселась на землю, закрыла голову подолом грубой юбки — уж лучше ей не видеть, как лешие, вместо желудей, намолотят бока её не в меру любопытному старику…

Прошло немало времени, пока старуха почувствовала, что её кто-то крепко схватил за рукав. Она взвизгнула было, но старик проворно сдёрнул юбку с её головы, крепко зажал ей рукой рот. От возбуждения он задыхался:

— Там… там… добрый наш Робин бьётся с мохнатым чудовищем — не иначе как старый леший в Шервудском лесу. Робин весь изранен, но, видно, и лешему досталось — земля полита и его чёрной кровью.

Испуганные и сгорбленные, старик со старухой молча прислушивались к звукам схватки. Временами они затихали и осеннее прозрачное безмолвие снова заполняло лес. Вот лёгкое пёрышко, выпавшее из ненужного уже гнезда, колыхаясь, опустилось на землю — память о пропетых песнях и звонком чириканье птенцов. И вновь на перекрёстке неумолимо, как часы судьбы, звенят мечи, отсчитывая кому-то путь к могиле…

— Я надеюсь… — дрожащим голосом заговорила наконец старуха и осеклась: дикий крик донёсся с дороги. Трудно было поверить, что человеческое горло могло испустить подобный вопль. Послышался троекратный звук рога, резкий и торжествующий, и высокая фигура показалась на тропинке. Тёмная лошадиная шкура облекала её. Человек шёл, пошатываясь, рукой отирая струившуюся по лицу кровь.

Старый угольщик опустился на колени и, горько всхлипывая, закрыл лицо руками:

— Робин, бедный наш Робин, — бормотал он. — Горькая твоя головушка!..

Человек в лошадиной шкуре не заметил его — торопливо свернув, он исчез в густых зарослях орешника. Несколько орехов тяжело и мягко шлёпнулись на землю, красный листок осины запоздалой бабочкой закрутился в воздухе…

Солнце клонилось к закату и с ним иссякало терпение его милости шерифа Ноттингемского. Тяжело сидел он на сильном гнедом коне и нетерпеливо отводил от уха свисающие пряди волос, мешавшие прислушиваться: он ждал сигнала.

Наконец протрубил рог! Трижды — пронзительно и жестоко. Не мог Гью Гисбурн трубить иначе. Шериф от радости всплеснул руками и так подскочил в седле, что конь под ним пошатнулся.

— Клянусь святым Губертом, покровителем охотников, пришёл конец бездельнику! — крикнул он. — А без Робин Гуда эти висельники не стоят и фартинга. Вперёд, молодцы! Немало золота и крепкого вина захватим мы сегодня в разбойном гнезде!

Ни бога, ни чёрта не боялись королевские лесники, ни бога, ни чёрта не боялись наёмные солдаты. Издалека, с севера Англии присланы они — местных людей не заставить идти против Робина и его лесных братьев.