– А это уже основы теории искусственного интеллекта. Это Тьюринг! – потирал руки отец Сэма.

Алан Тьюринг (1912–1954) – кумир отца Сэма. Основоположник компьютерной науки и просто крутой чувак. В гостиной в их доме на пианино стоял бюст Тьюринга, который специально для отца Сэма слепил один из его студентов. Парень учился на скульптора и, на случай если не заладится, параллельно занимался информатикой. Голова была выполнена из гипса, а детали – глаза, нос, губы, уши, брови, волосы, воротник и галстук – из разного хлама, оставшегося от разобранного компьютера. Больше всего страху нагоняли на семилетнего Сэма глаза ученого – клавиши клавиатуры с буквой «I». Тьюринг считал, что компьютер можно признать разумным лишь в том случае, если говорящий с ним человек не уверен, ведется беседа с машиной или с живым существом. Семилетний Сэм резонно заметил: «А если этот человек просто тупой или маленький ребенок?» Тьюринг, в свою очередь, задавался другим вопросом: что, если начать общаться с компьютером, по уровню интеллекта равным маленькому ребенку, и научить его всему, чему сам захочешь? Не прирожденный, а приобретенный, искусственный разум? Не гены, а навыки?

– Какое отношение это имеет к Ливви? – удивился Сэм.

– Научи ее всему, в чем ей необходимо разбираться, – объяснил отец.

Сэм скормил программе множество разных фотографий, чтобы Ливви узнавала людей и понимала, где находится. Он скормил ей всю электронную переписку с Мередит, включая старые и-мейлы – чтобы научить основам – и новые, отправленные уже после смерти, – чтобы она была в курсе происходящего. А потом у Сэма возникла идея. Вообще-то, это была давнишняя идея. Точнее, кое-что, что он уже изобрел. Ливви нужен его гениальный алгоритм: пусть отыщет для нее не идеального спутника, а подходящий голос.

Сперва ничего не вышло. Алгоритм был изначально настроен на любовь и романтику, привычки и предпочтения, пробежавшую искру и интуитивное отторжение. Ничего из этого сейчас не требовалось. Однако он умел анализировать, и чем больше данных, тем лучше. Ему не нужен был искусственный разум, ему требовался разум естественный – разум Ливви. Алгоритм запомнил абсолютно все: как она выглядела и каким голосом говорила, интонацию, выражение лица, любимые словечки, как она поправляла прическу во время разговора, как крутила на пальце обручальное кольцо, как возилась со слуховым устройством и как красила ногти. Алгоритм знал, как она дышала, в какие моменты смеялась, как прижималась правым ухом к камере, не расслышав чего-нибудь, как оглядывала все изображение целиком в начале разговора, чтобы хорошенько разглядеть внучку, как щурила глаза во время вечерних бесед из-за солнца, отсвечивающего от воды.

Мередит оказалась права: идея та же, что и с электронными письмами. Однако в этом случае программа не только знала, как Ливви может ответить, но и как она должна при этом выглядеть. Сэм упорно возился с новой программой. Отец Сэма тоже возился с новой программой. Они вместе продвигались вперед путем проб и ошибок, пока не настроили ее так хорошо, что у них от восторга перехватило дыхание. Сэм держал Мередит в неведении, говорил: прогресс есть. Он объяснил ей, что попытка воспользоваться программой до того, как все будет готово, может навредить им обеим: причинить боль Мередит и повредить программе, которая пока еще была больше похожа на маленького ребенка, чем на старушку. На смышленого ребенка, который впитывает и запоминает все, что ни скажешь. Рядом с таким лучше следить за собственной речью, а то выругаешься, и на семейном обеде с родителями жены он возьмет да и выдаст!..

Однажды утром Мередит проснулась с головной болью. Ее тошнило и знобило, и она позвонила на работу предупредить, что отлежится дома. Сэм хотел вызвать врача, но Мередит считала, что ей просто нужно выспаться и отлежаться, тупо глядя в телевизор. Днем Сэм отправился в Чайна-таун добыть для Мередит ее любимого вьетнамского бульона фо. Вернувшись, он постарался не греметь ключами на случай, если она дремлет, но из коридора услышал сигнал телефонного звонка в видеочате. Он замер, задержав дыхание, то ли в предвкушении, то ли в страхе, украдкой наблюдая за Мередит. Вот Ливви сняла виртуальную трубку. Вот открылось окошко с картинкой, передаваемой ее видеокамерой. Мередит разинула рот, протерла глаза, откашлялась и наконец улыбнулась самой красивой улыбкой, какую Сэм когда-либо видел.

– Привет, бабушка! Как пляж?

– Чудесно, детка. Тепло! Солнце! А у тебя как?

– Дождь и холодно.

– Ф-у-у… Тебе получше?

– Ну… да.

– Я очень рада, дорогая. А то ты казалась такой грустной.

– Последние пара месяцев выдались тяжелыми, – призналась Мередит. – Что у тебя нового?

– Да все по-старому, все как всегда. Жаль, ты не можешь меня навестить.

– Очень жаль… но у меня работа.

– Ты слишком много работаешь, детка. Ничего не поделаешь, будем ждать лета.

– Выходит, что так.

– Как Сэм?

– Отлично! Он такой замечательный, бабушка!

– Здорово. Скорей бы с ним познакомиться! Как мама поживает?

– Хорошо. Тоже по тебе скучает.

– И я скучаю. По вам обеим. Но мы скоро увидимся, дорогая. А сейчас мне пора бежать. Мы встречаемся у Марты – пропустим по коктейлю, пина-колада зовет! Передавай Сэму от меня привет.

– Хорошо. Люблю тебя.

– И я тебя. Поболтаем еще на выходных?

– Ну конечно.

– Пока, – попрощалась Ливви.

– Пока, – едва слышно проговорила Мередит. Сэм, стоявший у нее за спиной, с облегчением выдохнул, и она резко обернулась. Они глядели друг на друга, и оба не знали, что сказать. Побледневшая и ошеломленная, Мередит сияла: в глазах лихорадочный блеск, на щеках – румянец. Невероятная беседа! Хотя, по сути, очень реалистичная – примерно такой разговор обычно выходил у Мередит с бабушкой, когда они созванивались зимой. Раз в неделю. Много лет подряд.

– Безупречно, – прошептала Мередит наконец.

– Ага.

– Если не знать, то ни за что не догадаешься.

– Точно.

– Выглядит как она. Звучит как она. Говорит ее словами, отвечает, как она бы ответила.

– Да, я видел.

– Но ты никогда не встречал ее вживую. Поверь мне, это… попадание в яблочко.

– Но это просто впечатляет или действительно крутая штука?

– В смысле?

– Я имею в виду, программа потрясающая, но хочешь ли ты ею пользоваться?

– Да, черт побери! А почему ты спрашиваешь?

– У тебя нет мурашек по коже от нее?

– Нет! Это ведь она, прямо как живая! Точная копия! И никакого эффекта «зловещей долины»[10]. Ни долины, ни дистанции, вообще никаких лакун!

– Разве теперь ты не скучаешь по ней еще сильней?

– Она вернулась ко мне.

– Понарошку.

– Да нет же, по-настоящему! – утверждала Мередит. А позже, съев свой бульон, приняв аспирин и закапав нос, добавила: – Какое облегчение. Будто она и не умирала. Если я смогу с ней разговаривать… Мне незачем по ней тосковать.

Сэм переживал. Мередит была безмерно счастлива. Это-то его и беспокоило. Естественный процесс залечивания ран временем был нарушен. То, что происходило с Мередит, даже отдаленно не напоминало залечивание ран. Скорее, это было похоже на сомнительную онлайн-интрижку. Ведь она никому не могла рассказать про это. Она не могла объяснить коллегам, почему ее лицо вдруг озарялось улыбкой посреди совещания, а взгляд устремлялся вдаль. Она снова, впервые за многие недели, стала собой. Коллеги думали, это благодаря Сэму. Так оно и было, хотя он-то знал: в основном это благодаря тому, что он вернул ей Ливви. Сэм с легкостью мог определить, когда Мередит созванивалась с бабушкой: после этих бесед она вся светилась. Раньше они не созванивались в те дни, когда бывали слишком заняты, или забывали про разницу во времени, или им нечего было рассказать, или они просто не думали друг о друге. Теперь каждый день без звонка тяжелым грузом ложился на ту из них, что тосковала по другой. А в дни, когда они общались по видеочату, Мередит была счастлива, у нее словно гора падала с плеч: бабушка еще в каком-то смысле здесь, с ней. Но Мередит запрещала себе превышать норму: если раньше они общались не каждый день, то и сейчас она не могла себе этого позволить.