— Не вставай на дыбы. Я устрою, чтобы ты получал яйцеклетки, которые тебе нужны. Просто все это нужно держать в абсолютной тайне. Даже Глив не должен знать. Так тебя устроит?

— Да, устроит, — сказал Филипп.

Деону удалось получить яйцеклетки, скрыв, для чего они предназначаются на самом деле.

По причинам, которые ему не хотелось анализировать, Деон позвонил по телефону у входа в пустой лекционный зал, чтобы не звонить через коммутатор клиники. Он набрал номер, который ему дала Триш, и, когда там сняли трубку, самым вежливым тоном попросил позвать ее к телефону.

— Мне нужно будет сходить за ней, — сказал женский голос. — Как мне сказать, кто ее просит?

Его раздражало любопытство, которое она и не пыталась скрыть.

— Скажите, что один ее знакомый, — отрезал он, но тут же сообразил, что эта таинственность может только разжечь любопытство соседки, и добавил: — Пожалуйста, скажите, что это Деон.

Прошло довольно много времени, прежде чем там снова взяли трубку.

— Я слушаю. — От этого низкого звучного голоса у него пересохло в горле.

— Здравствуй, Триш, — как сумел небрежно сказал он. — Это Деон.

— Я знаю.

Никаких общепринятых вежливых слов. Но их отсутствие не казалось ни обидным, ни грубым — ведь это была она. Деон решил быть столь же прямолинейным.

— Мне надо сообщить тебе кое-что важное.

— А именно?

— Мне не хотелось бы по телефону… Ты не собираешься в город?

— Завтра мне нужно побывать в транспортном агентстве.

— Ты не пообедаешь со мной?

— Спасибо.

Чуть запинаясь, он условился о том, когда и где они встретятся.

И когда он шел с Триш по Аддерли-стрит, он испытывал ту же неловкость. Была половина первого, и улицы кишели народом. Он радовался про себя этой толчее, которая избавляла его от необходимости вести разговор.

Когда они встретились, она сразу спросила:

— Что ты хотел мне сказать?

Но он покачал головой: «Не здесь, не на улице».

Он вел ее, чуть касаясь рукой ее локтя, в скромный ресторанчик. Они спустились по ступенькам и оказались в теплом и уютном уединении. Шумная улица осталась где-то далеко. Улыбаясь и кланяясь, подошёл метрдотель. Он узнал Деона, покосился на Триш и молча проводил их к столику.

Некоторое время они изучали меню и карту вин, так что все еще можно было обходиться общими фразами. Но в конце концов официанты ушли, неслышно ступая по устланному ковром полу, и они остались одни.

Триш наклонилась к нему через столик.

— Ну, вот. Теперь ты можешь мне сказать.

— Давай прежде выпьем.

Он сам себе не мог объяснить, почему он тянет, почему дразнит ее. Не из жестокости, хотя, возможно, какой-то элемент жестокости тут и присутствовал — стремление отплатить ей за ее отчужденность. Но главным образом это была потребность удержать ее интерес, пусть даже с помощью самой грубой уловки, оттягивая минуту, когда он расскажет ей о том, что для нее так невыразимо важно.

Несколько секунд она внимательно вглядывалась в его лицо. Затем слегка пожала плечами и принялась разглядывать ресторан. Зал был весь в бронзе, золоте и полированном дереве, казалось, он существует века.

— Я что-то не помню этого места, — заметила она весело.

Вероятно, она решила подладиться под его настроение, играть по правилам, которые предложил он. И, как ни парадоксально, ее покорность вызвала у него разочарование.

— Открылся в прошлом году, — сказал он ей с насмешливой улыбкой. — Все эти потемневшие от времени дубовые балки и старинные панели — одна видимость. Тем не менее кухню вполне могу рекомендовать.

Она засмеялась.

— Слава богу.

— Но в любом случае в те дни подобные заведения были нам не по карману.

Она ни словом, ни жестом не отозвалась на эту явную попытку установить между ними близость, опирающуюся на общие воспоминания.

— Да, — сказала она.

Воцарившееся молчание с каждой секундой становилось все более критическим. Триш разглядывала гравюры, изображающие сцены охоты, над огромным камином, в котором пылал, весело потрескивая, толстый дубовый кряж.

— Ты уже решила, когда возвращаешься в Италию? — Он страшился ответа, но не нашел, о чем еще ее спросить.

— В начале следующего месяца. Сегодня я приехала заказывать билеты.

Три недели. Меньше, чем три недели.

— Значит, ты не хочешь больше задерживаться?

— Нет. Отец теперь сам справится. Рано или поздно ему все равно придется привыкнуть. И потом, у каждого ведь своя жизнь.

— Пожалуй, ты права.

— И такая погода совсем не для Джованни. Он очень легко простужается.

Сказать ей сейчас?

Но он только спросил:

— Ты помнишь Филиппа Дэвидса? Цветной, который учился со мной в университете. Мы вместе кончали.

— Так, смутно. Но я про него слышала. Он ведь получил Нобелевскую премию за что-то там такое?

— Его выдвигали, но он ее не получил. Я хотел сказать, что сейчас он здесь, в Южной Африке.

— Знаю.

Он удивленно взглянул на нее.

— Я видела фотографии — ты и он вместе, — объяснила она. — В газетах, когда была здесь в феврале.

— А, да! Понимаешь, он генетик. И твердо убежден, что со временем мы сможем предотвращать или лечить наследственные болезни вроде синдрома Дауна.

Она внимательно смотрела на него.

— Каким образом?

— Ну, это нелегко объяснить. Суть в том, что в каждой клетке есть вещество, называемое ДНК, и оно служит как бы магнитной лентой, на которой запечатлена определенная информация. Так вот, болезни вроде синдрома Дауна возникают из-за искажения этой информации. Когда-нибудь, если, например, мы создадим молекулярную хирургию, мы сможем убирать кусочки с искаженной информацией и заменять их правильными.

— Это звучит очень холодно и цинично.

— Но если в результате удастся создать совершенного человека, свободного от генетических ошибок?

Забавно, что он защищает точку зрения, на которую недавно сам нападал. Но почему-то ему необходимо было убедить ее, хотя сам он не был убежден.

— Ты хочешь сказать, что тогда дети, такие, как Джованни, не будут рождаться? — спросила она.

— Погоди, ты толкуешь мои слова превратно. Я совсем не это имел в виду. Я не хотел тебя обидеть…

— Я не обиделась. Но практическая цель этих генетических экспериментов ведь в этом?

— Ну, пожалуй, да.

Вернулся официант, и, пока расставлялись блюда, пока по заведенному ритуалу пригубливалось и одобрялось вино, он уже успел собраться с мыслями.

— Возможно, это звучит несколько холодно, как ты выразилась, — начал он, когда они снова остались одни. — Но если в конце концов удастся покончить с болезнями средствами генетики, неужели это не благая цель? Ведь, в конце концов, именно этого веками искали врачи.

Она задумчиво смотрела в тарелку.

— Да, Деон. С чисто медицинской точки зрения ты, вероятно, прав. Ты вот говорил о создании совершенного человека. Мне кажется, не следует рассуждать о совершенстве с такой легкостью.

— Если можно будет покончить с неравенством, связанным с происхождением, интеллектом, страданиями? Неужели ты не подпишешься под такой идеей? Не это ли ответ на извечную человеческую мечту о рае на земле?

— Да, вы создадите совершенство. Совершенное чудовище. — Она покачала головой. — Совершенное счастье не совместимо с человечностью. Нам нужна тьма, чтобы оценить свет. Если б ты дал мне выбирать между вашими так называемыми совершенными младенцами и бедным Джованни, я все равно выбрала бы его. По крайней мере он человек и в нем есть все противоречия, из которых слагается человечность.

И тогда он рассказал ей. Он рассказал ей о собаке, которая все еще живет — живет полторы недели после операции, моделирующей операцию по поводу атрезии трехстворчатого клапана. Он подчеркивал опасности, неясности, технические трудности, которые могут возникнуть. Она внимательно, не перебивая, не задавая вопросов, выслушала его объяснения, довольно сбивчивые, потому что он пытался упрощать так, чтобы ей было понятно. Она смотрела на его лицо, ни на мгновение не отводя взгляда.