Но времени нет. Его теперь едва хватало на самое необходимое.

Под влиянием минуты он позвонил Элизабет Меткаф.

Слушая гудки в трубке, он думал, что и Лиз переменилась. После того воскресенья, когда они поссорились по дороге с моря. Странно. Он до сих пор не может вспомнить, с чего тогда все началось. В конце концов все уладилось, и они потом раза два-три встречались. Но между ними стояла обида, отчужденность — нечто новое, чего раньше не было. А может, так было всегда, просто он не замечал.

Он пытался убедить себя, что сам этого втайне хотел, что ее вечные перемены настроения и эксцентричность стали ему в тягость.

Так чего ради звонить ей?

Он поднял руку, чтобы нажать на рычаг, но в последнюю секунду заколебался.

Зачем звонить ей? Перестань — и она незаметно исчезнет из твоей жизни. Кругом столько женщин. Любая из сестер в больнице будет счастлива пойти с ним. А разнообразие украшает жизнь, разве нет?

Но мысль о том, что чьи-то другие глаза увидят ее наготу, чьи-то другие руки коснутся ее, вызывала жгучую злобу.

Может быть, только это? Ревность и ничего больше? Собака на сене.

— Алло?

Оживление в голосе Лиз сразу угасло, едва она узнала Деона.

Словно она ждала другого звонка.

Он ощутил еще большую ревность. Теперь он был уверен. Ему захотелось причинить ей боль — детское желание свести с ней счеты.

— Вот решил от нечего делать позвонить тебе.

Она не ответила на сарказм, что было необычно, просто бросила рассеянно: «Ах, так», и ему стало стыдно за свое мальчишество.

— Очень была занята последнее время? — спросил он с притворной небрежностью.

— Пожалуй.

— Я тоже. И работа, и всякие вечеринки.

— Угу, — отозвалась она с абсолютным безразличием, а может быть, и с легким презрением: настолько очевидной была его ложь.

Он ожидал чего угодно, но не этого холода. Ему не верилось, что пламя, которое он зажег, могло погаснуть.

— Послушай, что ты делаешь сегодня? — Наверное, ему не удалось обмануть ее. Нужно держаться безразлично. — У меня выдался свободный вечер, так поужинаем вместе или сходим куда-нибудь?

Она какое-то время раздумывала, потом согласилась.

— Хорошо. Мне в любом случае надо с тобой поговорить. Я заеду к тебе. Примерно через час.

Он положил трубку, вдруг осознав, как был бы огорчен, если б она отказалась.

По необъяснимой ассоциации он вспомнил о Триш, и снова в нем поднялось ощущение боли, тоски и какой-то приятной грусти.

Триш с ее смуглым загадочным лицом и пристальным взглядом. С ней ведь у него было вот так же: сначала неутолимое желание, потом скука привычного, а в конце — боль утраты и пробудившаяся жажда вернуть ее.

Он стоял у окна и ждал, пока не подъехала Элизабет. Как обычно, почти не сбавляя скорости, уверенно и точно свернула на стоянку. Тогда он пошел в свою комнату и даже заставил себя выдержать секунду-другую, прежде чем спросил: «Кто там?»

Элизабет вошла не ответив.

Деон вздрогнул, как от внезапной боли. Он будто только сейчас понял, как она красива.

— Поехали? — равнодушно спросила она. — На моей машине, если ты не против.

Он кивнул, твердо решив в этот вечер уклоняться от всякой возможности ссоры. Кроме того, за рулем он бывал рассеян, все время задумывался о посторонних вещах, вместо того чтобы следить за сигналами светофора и другими машинами.

Они поехали в свой любимый ресторанчик возле набережной. Там с потолка свисали пустые винные бутылки, а на покрытых грубыми скатертями столиках стояли оплывшие свечи, все в сталактитах воска. Гостей, сияя, встречал толстый хозяин-итальянец, и сам им прислуживал, а попозже из кухни выходила хозяйка и с робким смущением выслушивала комплименты своей лапше или шницелю под соусом «верди».

Они заказали лангуста на рашпере. Деон хотел было попросить еще чесночный соус, но, прикинув, как дальше может сложиться вечер, поборол искушение.

Элизабет была сумрачна, она думала о чем-то своем, и Деон благоразумно не пытался ее разговорить. Он вздохнул с облегчением, когда после бокала охлажденного белого «чинзано» она немного повеселела. Ему не терпелось поделиться своими новостями.

— Я решил заняться хирургией, — объявил он, гордый тем, что сумел сказать это равнодушно.

— Очень хорошо, — ответила она с не меньшим безразличием.

Он сдержал досаду, распрощавшись с надеждой произвести на нее впечатление. Казалось бы, пора было к этому привыкнуть.

Они закончили ужин. По заведенному обычаю расхвалили хозяйку и принялись пить кофе, болтая и покуривая. Но замечания и ответы Элизабет становились все суше и отрывистей, она то и дело отвечала невпопад.

Наконец Деон откинулся на спинку стула и улыбнулся.

— Ну ладно, Лиз, все ясно. Ты просто не знаешь, как начать. Давай выкладывай.

Она скривила губы, словно соглашаясь с ним, но сказала уклончиво:

— Ничего особенного.

— Ну, зачем ты? Я тебя достаточно хорошо знаю.

Она окинула его изучающим взглядом. Он смотрел все с той же ободряющей улыбкой.

У нее опустились уголки губ, и она отвела взгляд.

— Деон, я решила больше не видеться с тобой.

Его улыбка стала вымученной, но он не согнал ее с лица.

— Могу я узнать почему? Что я сделал?

— Вряд ли это тебя интересует, но я полюбила другого.

Губы у него сжались, но он тут же вновь решительно растянул их, словно подгонял под шаблон, выражающий простейшие эмоции: поднятые уголки — радость, опущенные — печаль.

— И вы уже?..

Она посмотрела на него с вызовом.

— Пока нет. Но долго ждать не будем.

Ему было стыдно за рассчитанную жестокость своего вопроса, но ей этого показывать не стоило. Он покачивался вместе со стулом.

— Тебя ничто не изменит, — съязвил он. — Ты все та же.

— Как и тебя, любовь моя. — Она посмотрела ему в глаза, и он растерялся от этой скрытой неприязни. — Деон, в детстве мы давили апельсины коленками — стояли на них, пока они совсем не сомнутся. Потом протыкали в кожуре дырочку и высасывали сок. А выжатый апельсин выбрасывали. Вот так ты обращаешься с людьми. Но на этот раз поищи себе другой апельсин.

Он чуть не потерял равновесие и едва успел ухватиться за край стола, неловко смахнув на пол чашку с кофе. Смутившись, он раздраженно сел прямо — как это глупо вышло! Элизабет слегка улыбнулась. Он рывком придвинул стул к столику.

— Может быть, пойдем? Мы так ни до чего не договоримся.

Элизабет, повернувшись, взяла сумочку и плащ. Она первой направилась к двери и приторно-любезно болтала с толстым коротышкой итальянцем, пока Деон рассчитывался. За чаевые Деон получил поклон и улыбку благодарности, а затем, когда Элизабет отвернулась, — сочувственное пожатие плеч.

Это проявление мужской солидарности рассмешило Деона, и, шагая за Элизабет к ее машине, он испытывал почти облегчение. Элизабет включила зажигание и так рванула с места, что ему прищемило ногу дверцей, которую он не успел закрыть. Он готов был вспылить, но заставил себя сдержаться.

— Лиз, — сказал он затем примиряюще, тщательно выбирая слова. — Извини, что так получилось. Я не хотел тебя обидеть.

Она не отвечала. Лицо, повернутое к нему в профиль, было холодно и бесстрастно.

«Черт с тобой, потаскуха. Чего ради я должен за тобой бегать?» Он уже готов был высказать эту торопливую мысль в первых попавшихся невозвратимых словах, но его удержала еще теплившаяся где-то надежда и воспоминания о прошлом.

— Ну, послушай! — сказал он со всем теплом и обаянием, на какие был способен. — Прекратим эту глупую ссору. Она же ни к чему не ведет. Я пытался сделать тебе больно только потому… — он понизил голос, — потому что понял: я люблю тебя по-настоящему.

Он понимал, что получается все это неискренне, что его слова звучат фальшиво, как звон надтреснутого колокола. А ведь то, что он говорил с таким очевидным лицемерием, было правдой. Поймет ли она, сумеет ли уловить за пошлыми словами искренность ого чувства?