Ну, хватит патетики, не без иронии подумал он. Спроси кого угодно, все скажут — ты уже специалист. Ты же принят ординатором, парень, — врач, живущий при больнице. На все сто специалист, а толку от тебя много меньше, чем от штатной сиделки. Впрочем, любая хорошая сиделка сама скажет тебе об этом.
Тем не менее он не мог потушить язычок пламени, горевший в его груди. Он прошел мимо привратника в вестибюль, еще стесняясь своего накрахмаленного новенького белого халата; еще не веря, что на обшлагах нет больше зеленого канта, положенного практиканту, а на лацкане — именной значок, указывающий на его новое положение.
Вчера вечером в отведенной ему комнате при больнице он обнаружил на постели повестку, оповещавшую об утренней конференции врачей-ординаторов. А также две брошюры. Он прочел их от корки до корки, пытаясь понять, зачем ему их положили, ведь зачем-то положили же. Но так и не поняв этого, захлопнул с чувством разочарования и даже обиды. В одной брошюре содержалось подробнейшее описание больничного дня. В другой, столь же унылой, — сведения о том, что и как делать с анализами крови, кала, мочи и прочими объектами специальных исследований.
Впрочем, и от утренней конференции он ничего особенного не ждал. Очевидно, будет обычная «накачка». А все-таки кто-то должен же знать, что его ждет.
Без десяти восемь. Он как во сне двинулся к лестнице. Ни души вокруг. По всей вероятности, еще не отошли после встречи Нового года. А может быть, он перепутал время? А может, вовсе и не на сегодня назначена конференция?
Он поморщился, злясь на себя. Ничего он не перепутал, все правильно. Нечего психовать, строго сказал он себе. Ты врач, невозмутимый и хладнокровный доктор ван дер Риет. И не забывай этого.
Но где же Робби и все остальные?
Он обратил внимание, что привратник украдкой наблюдает за ним поверх утренней газеты. Тогда он с нарочитой решимостью повернулся и стал подниматься по лестнице.
Войдя в лекционный зал, он обнаружил, однако, что вовсе он не первый. Кругом полно знакомых лиц, был тут и Робби. И — вот так сюрприз! — рядом с ним сидел Филипп Дэвидс, сдержанный, замкнутый.
— Черт возьми, — сказал Деон, направляясь к Филиппу, — вы то здесь зачем?
Филипп улыбнулся и показал пальцем на свой именной значок.
— Затем же, зачем и вы, полагаю.
— Но вы же собирались в Трансвааль, разве нет?
— Я с самого начала просился сюда. — Филипп внимательно посмотрел Деону в глаза. — Просто я не был уверен, что меня возьмут.
— Господи! Ну конечно же, они ухватились за вас!
— Да, с условием, что я буду работать только в одной половине больницы и получать три четверти оклада. — И он переменил тему разговора. — Вы хорошо выглядите. Были на ферме?
— Всего несколько дней. На праздники ездили к морю. В Книсну. — И Деон поспешно добавил: — А вы?
— А у меня была работа. Мне на праздники дали поработать в патологическом отделении, в лаборатории.
— Правда? — Деон спросил просто так, из вежливости. — Что же вы там делали?
— Та же работа, что и в летние каникулы. Профессор ищет новую методику исследования хромосом. Я вам рассказывал.
— Ах, ну да, — сказал Деон почти машинально: внимание его привлекла женщина в белом халате, худая я, видимо, презлющая (Деон знал, что она — один из заместителей директора клиники), которая вошла в зал в сопровождении нескольких мужчин. В зале тотчас воцарилась напряженная тишина, и Деон вдруг вспомнил, как отец однажды повез его в Бофорт-Уэст посмотреть представление странствующего цирка и какой ужас, смешанный с щемящим волнением, охватил его, когда он услышал далекий утробный рык и стремительное движение воздуха, потом движение за стенами цирка, а затем лязг железной решетки, означавший, что львы сейчас выбегут на арену…
Женщина-врач приветствовала их далеко не теплым тоном, а затем ровным, монотонным голосом прочла лекцию о правилах внутреннего распорядка. Слово в слово из той брошюры.
Они обязаны, поведала она, носить именной значок; карточки на больных заполнять разборчивым почерком; выдавать свидетельства об окончании инфекционного заболевания, свидетельства о смерти; выписывать рецепты; форма согласия на операцию — следующая; им надлежит беречь оборудование и имущество, быть вежливыми с младшим персоналом.
Деон слушал насупившись. Еще недавно владевший им энтузиазм и чувство свершившегося чуда постепенно испарялись, вытесняемые этим назойливым скрипучим голосом. Интонации напоминали ему что-то, а что — он никак не мог вспомнить. И когда он уже готов был плюнуть и перестать копаться в памяти, все вдруг прояснилось. В начальной школе у них был учитель, который вот так же обращался к ним, первоклашкам. Надлежит, следует, воспрещается.
Лекция кончилась, и дама представила им седого сутулого мужчину — заведующего пунктом переливания крови. Еще одна лекция. Затем еще одна. Под конец их попросили заполнить налоговые бланки, банковские счета и написать заявление о приеме в члены спортивного клуба; отчет за проведенную работу они должны представлять на следующее утро. Когда они потянулись к выходу, Деон подошел к Робби.
— Ну, после всей этой чепухи пора переходить к делу. Полагаю, доктор, вы уже облюбовали себе сиделочку?
Робби загоготал.
— Увы, доктор. Но я не отказываюсь от идеи, я весь в поиске.
Проходивший мимо ординатор, тоже из врачей, живущих при больнице, но старше их, возмутился:
— Не паясничайте. Вы не на пикнике. — Они неприязненно молча смотрели на него. — Да, да, — кивнул он. — Подождите, год покажется таким длинным, точно конца ему нет.
В памяти прочно засело это ощущение вечной, неотпускающей усталости. Потом ему стало казаться, что он тогда вообще не спал, дни и ночи сменяли друг друга, а он, еле волоча ноги, двигался как в тумане — по палатам, в анатомический театр, на дом к больным. Спал он урывками, когда удавалось ухватить час-другой, да и то скорее дремал с одной, вечно сверлившей мозг мыслью, что замогильный голос громкоговорителя вот-вот прошепчет: «Доктор ван дер Риет. Доктор ван дер Риет».
И несмотря на все это, никогда в жизни не было у него такого прилива сил. Все его чувства были обострены до предела. Временами ему казалось, что он буквально ощущает, как напрягаются и расслабляются у него нервы — точно щупальца подводного обитателя, мгновенно реагирующие на малейшее раздражение окружающей среды. Цвета виделись четче и ярче; слух обострился до крайности и воспринимал даже поскрипывание резиновых подошв, когда сиделка глухой ночью проходила по коридору, даже хриплый вздох какого-нибудь старика пациента, ведущего отчаянную борьбу с надвигающимся небытием.
Его стала тревожить эта развившаяся в нем безошибочность предчувствия. Никогда ему не забыть той молодой женщины, которую он видел однажды утром при хирургическом обходе. Ночью, накануне, у нее появились приступы рвоты с кровью, легкие впрочем. Была определена язва двенадцатиперстной кишки. Прописали лекарство, нейтрализующее кислоту, и на следующий день назначили операцию. Женщине едва исполнилось тридцать — красивая, самоуверенная. Хирург еще пошутил с ней, и она без тени смущения бойко парировала его шутки. Закончив осмотр, хирург со своей свитой перешел к следующей койке. Деон же шагнул, в сторону, чтобы лучше видеть очередного пациента, и толкнул койку молодой женщины. Он наклонился было к ней, чтобы извиниться и что-то спросить для уточнения диагноза, и явственно почувствовал страшный запах смерти (а может быть, просто вообразил, что почувствовал? Запах возник и тут же исчез, так что он не мог бы сказать наверное). Он не сумел справиться с собой, и на лице его отразился такой ужас, что молодая женщина заметила это и нахмурилась.
— Извините, — тихо сказал он, и она ленивым движением откинулась на подушки, расслабилась; на бретельках ее ночной рубашки были вышиты розочки.
— Неуклюжий, — прошептала она и многозначительно подмигнула.
В конце обхода он бросил взгляд на ее температурный лист — все в порядке, ничего особенного. Анализы в норме, никаких отклонений, лечение прописано правильно. Единственное, этот запах смерти, пахнувший на него (а может, ничего и не было?), да подсознательное чувство тревоги. В конце концов он убедил себя, что просто еще находится под впечатлением трех смертных случаев в блоке В-4 накануне.
