Доктор повышает голос:

– Слышите? Нужно исполнять!

Больной широко расставляет руки по полу и громко несколько раз стучит головой о паркет:

– Прикажите, прикажите… Спасите, спасите…

Но все это с тем же равнодушием идиота, которое не вяжется с мучительной трагедией этих двух фигур.

Поднимается, выходит, и движения – нелепые, несогласованные».

В завершение журналист привел обращенные к доктору слова одного из пациентов: «Дорогой, благодетель, помогите… Конечно, я пью, но, пардон, не я пью, – горе пьет… Не могу остановиться… Понимаете… У меня жена была… понимаете… дети… двое детей… А теперь ничего нет. Ушла. Да… Люди грызутся, как собаки… Вот и пью… Понимаете ли? Чувствуешь себя маленьким, ничтожным… да… А жить хочется… а… жить тяжело… а…»

И сделал вывод:

«…в этом – главная правда.

Мы чувствуем себя слишком ничтожными и маленькими, чтобы бороться с кучей нелепостей жизни, а они нас подминают под себя и душат, душат эти нелепицы…»

Похоже, что здесь речь идет о первых признаках усталости от войны, о стремлении людей с помощью алкоголя снять нервное напряжение.

Характерно, что в начальный период действия запрета на спиртное власти и общественность не придавали особого значения проблеме «суррогатного пьянства». На фоне всеобщего отрезвления считалось, что «ханжу» и прочую гадость пьют неизлечимые алкоголики, которых не так уж и много.

«Опасность отравления, конечно, имеется, – признавал К. Ф. Флеров, старший врач Сокольнической больницы, – но она касается только лиц, заведомо идущих на различные заболевания, только бы удовлетворить свою жажду опьянения. Надо надеяться, что процент таких лиц не так уж велик и что лечение их будет идти успешно, для остального населения достаточно широкого разъяснения всех опасных последствий употребления денатурированного спирта и различных суррогатов».

Такой же точки зрения придерживался профессор А. М. Коровин:

«Народ смело и решительно, без всяких колебаний, вступил на путь полной трезвости. Не слышно никаких жалоб, напротив, везде с радостью приветствуется трезвость. За народом нехотя плетется интеллигенция, колеблющаяся и ноющая. Какие опасения может вызвать эта благодетельная мера? Указывают на участившиеся случаи отравлений и заболеваний. Но это касается только безнадежных алкоголиков, которые будут пить все что угодно, только бы опьяняться. Конечно, необходимо не ограничиваться только отрицательными мерами, но создать и заполнить образовавшуюся пустоту новыми формами культурных развлечений.

Многие указывают, что пиво можно было бы оставить. Но ведь восемь бутылок пива равняется одной бутылке водки по количеству спирта. А ведь у нас пиво пьют не рюмками. Также вредны абсолютно и виноградные вина, содержащие сивушные масла».

В мощном хоре оптимистов затерялся голос профессора Л. С. Минора: «Отравляются не только безнадежные алкоголики, а широкая масса населения. Вопрос приобретает еще большее значение, если будет доказано, что это – начало нового пьянства массы, прибегающей к суррогатам за отсутствием возможности достать спиртные напитки» [29].

Осенью 1914 года проблеме, обозначенной профессором Минором, сторонники всеобщей трезвости значения не придали, поскольку ликовали – Николай II одним росчерком пера ликвидировал винную монополию и разрешил местным властям вводить «сухой закон». Как это частенько бывало у российского самодержца, его благодеяние обрушилось на подданных совершенно неожиданно.

Седьмого октября в газетах были напечатаны ответные слова императора на обращение Всероссийского трудового союза крестьян-трезвенников: «Я уже предрешил навсегда воспретить в России казенную продажу водки». А уже через день царь распорядился полностью запретить национальный напиток.

Даже сотрудники Министерства финансов, ведавшие винной монополией, оказались в растерянности. Один из ответственных руководителей отдела казенной продажи питий признался корреспонденту «Утра России», что телеграмма царя «застала нас положительно врасплох. О ней мы узнали точно так же, как и вы, только сегодня утром по прочтении газет».

Тут же чиновник пояснил: «Что неуклонная воля государя была направлена к искоренению пьянства на Руси, конечно, Министерство финансов знало и, в соответствии с Государевыми предуказаниями, согласовало свою деятельность по борьбе с пьянством [30], но мы все-таки думали, что этот вопрос не так еще скоро будет поставлен в такой определенной, не допускающей двух толкований форме».

Говоря о прекращении поступления в казну «пьяных» денег, представитель Министерства финансов был вполне оптимистичен:

«С точки зрения бюджетной упразднение винной монополии не представляет ничего опасного, ибо хотя она являлась удобным и легким средством получения доходов, но, во-первых, налоги, получаемые путем продажи водки, распределялись неравномерно между различными областями и народностями империи: в Польше, например, питейный налог на душу населения был вдвое меньше, чем в Центральной России, мусульмане почти ничего не платили; а во-вторых, нельзя не признаться, что трезвая Россия, особенно трезвая деревня, не в пример теперешней полупьяной, полуразоренной деревне, во много раз увеличит свою покупательную способность на другие полезные продукты, как, например, сахар, чай, спички и т. п., которые можно будет обложить увеличенным немного налогом. Эти налоги вместе с теми налогами, которые установлены уже теперь в связи с возросшими потребностями военного времени, почти полностью покроют тот недобор, который получится от прекращения продажи водки».

Поскольку внезапно оказалось невостребованным огромное количество спирта, в Министерстве финансов наметили пути его реализации. Во-первых, решили принять меры по облегчению вывоза ректификата за границу. Во-вторых, срочно приступили к подготовке конкурса изобретений, позволявших расширить области применения спирта в различных областях техники. В Минфине надеялись, что будет найден способ превращения спирта в продукты, ничего общего с алкоголем не имеющие: хлороформ, каучук и т. п., либо ему найдется новое применение «в области движения, отопления и освещения». Отдельная премия полагалась: «За превращение спирта в продукты с самым незначительным содержанием алкоголя, при условии, что отделение последнего от них невозможно или будет стоить очень дорого».

Исполняя распоряжение верховной власти, главноначальствующий дал наконец-то ход постановлению городской думы. Распоряжением генерала А. А. Адрианова полный запрет на продажу всех видов спиртного в Москве вступил в силу 1 ноября 1914 года.

Как отмечали московские газеты, накануне введения всеобщего отрезвления ренсковые погреба и магазины были переполнены покупателями. Москвичи толкались в длинных очередях, чтобы запастись вином к Рождеству и Новому году. В «Елисеевском» запасы спиртного были опустошены уже к шести часам вечера. По замечанию «Утра России», среди владельцев ресторанов и винных складов царили растерянность и подавленность. Многие говорили о предстоящем разорении.

Но, пожалуй, первыми, кому «сухой закон» сломал жизнь, были продавцы, или, как их тогда называли, «сидельцы», продававшие водку в казенных лавках («монопольках»). Побывав в акцизном управлении, московский журналист поделился с читателями впечатлениями от знакомства с этой категорией «жертв трезвости»:

«Судьба монополии решена бесповоротно. Какая участь грозит вдовам мелких чиновников, старым инвалидам – всей этой армии “сидельцев” из винных лавок?

Работы у них теперь нет, и они осаждают акцизный округ, стараясь узнать свое будущее. Чистенькие люди; неразрывными нитями они были связаны с водкой.

Под желто-зеленой вывеской они нашли верный, обеспеченный и, казалось, ненарушимый приют для своей старости.