А вот у Д. А. Фурманова (в ту пору студента Московского университета) от участия в патриотической демонстрации остались иные впечатления. По горячим следам он записал в дневнике:

«Был я в этой грандиозной манифестации Москвы 17 июля, в день объявления мобилизации. Скверное у меня осталось впечатление. Подъем духа у некоторых, может, и очень большой, чувство, может, искреннее, глубокое и неудержимое – но в большинстве-то что-то тут фальшивое, деланое. Видно, что многие идут из любви к шуму и толкотне, нравится эта бесконтрольная свобода: хоть на миг, да и я делаю что хочу – так и звучит в каждом слове… И скверно особенно то, что главари, эти закрикивалы, выглядывают то дурачками, то нахалами. “Долой Австрию!” – крикнет какая-нибудь бесшабашная голова, и многоголосое “ура” покроет его призыв, а между тем – ни чувства, ни искреннего сочувствия. Ну что вот этот парень все пытается сказать что-то во всеуслышание? Ведь рожа глупейшая, ничего толком не сумеет, а тянется… Ну а вот этот молокосос-оратор у Скобелевского памятника – чего он пищит?

Ведь его насквозь видно: поза, поза и поза… И всё так, и вот этот оратор, что сначала замахивается через плечо своей соломенной шляпой и потом, после непонятного, но исступленного лепета – красиво описывает ею в воздухе полукруг и ждет продажного “ура”. Глупое, никчемное “ура” глушит его слова, но что тут толку? Никто ничего не слыхал и не понял, многие ведь смеются даже… И что они кричат? Я тоже кричал, когда только присоединился, но тогда ведь я весь дрожал, я не мог не кричать…

Теперь я уже остыл, я даже озлоблен на их рев. Может, где-нибудь в глуши, на чистоте и глубоко чувствуют обиду славян, но эти наши манифестации – это просто обычное, любимое проявление своевольства и чувства стадности. Вы посмотрите, как весело большинство идущих. Ведь вот музыка только что кончила гимн – какой-то дурак крикнул: “Пупсика! [2]” И что же: засмеялись… Ведь рады были остроте. Разве это чувство? А этот вот чудак, что повесил шляпу на палку и высоко мотает ею над головой, – что он чувствует? Ведь он хохочет своей забаве… И встреться какое-нибудь зрелище по пути – непременно забудут свою манифестацию и прикуются к нему – во всем, во всем только жажда обыденной веселости и свободного размаха. Вон навстречу, прорезая толпу, идет чин; он уже знает заранее, что ему будут громкие приветствия, если он сделает под козырек и улыбнется… Он так и делает – и ему чуть не хлопают… Ведь задор, один задор. А все эти требования: “Шапки долой”, “Вывески долой” [3]– ведь это не по чувству, не по убеждению, а по хулиганству все творится. Я слышал и видел, кто тут командует. Глупо, чрезвычайно глупо… Может, тут и есть высокий момент, в этой манифестации, но момент – и только. Дальше одна пошлость и ложь. Я оскорбился этим извращением такого высокого чувства, как любовь к славянам. Подло, гадко было в эту манифестацию».

Даже официозные «Московские ведомости» обратили внимание на то, что ночные демонстрации зачастую сопровождаются обыкновенным хулиганством. И не немцам или австрийцам, а москвичам, имевшим жительство в центральной части города, не было покоя от вошедших в раж патриотов:

«Обыкновенно демонстрации днем носят более или менее приличный характер. К сумеркам “настроения” поднимаются. Слышится “тремоло” вопиющих “чересчур возбужденно” или, сказать проще, возбужденных без всякого национального чувства. Возбужденных в ресторанах.

Что делается по ночам – это вы спросите у квартирантов домов, выходящих на главные бульвары и на Тверскую улицу. Один обыватель мне говорил следующее:

– Я думал, проснувшись, что кого-нибудь дерут, – такой неистовый вопль раздавался с Тверского бульвара! Вскакиваю, бегу к окнам. Оказывается – демонстрация.

Я сам был свидетелем ночных демонстративных неистовств. Орали насчет коварства Австрии, но опрокидывали скамейки сквера, чем не только “осложнили создавшееся положение”, но могли способствовать перелому ног…

Граждане-патриоты, сочувствуйте Сербии, ненавидьте Австрию, но не ребячьтесь!»

Насчет патриотов, «возбужденных в ресторанах», – замечено весьма точно. Многие очевидцы тех событий отмечали повсеместно распространенное явление: в ресторанах публика прерывала эстрадную программу, требуя исполнения «Боже, царя храни!» и гимнов союзников. Характерная сцена, произошедшая в летнем саду «Аквариум» в день объявления войны Сербии, описана Н. М. Щаповым:

«Смотрели программу, затем остались в зале ужинать; на сцене шансонетки. Среди присутствующих много молодых офицеров, произведенных на два месяца раньше срока. Крики “гимн!”, усиливавшиеся после каждого номера. Наконец оркестр трижды исполнил гимн русский, раз – французский. Требуют сербский – его оркестр не знает. Кто-то из публики его запевает; с ним чокаются; аплодисменты.

Опять номера. Крики “гимн!”. Исполнительницу заглушают, она скрывается. Оркестр играет гимны русский, французский, английский».

Забавная деталь: по наблюдению корреспондента «Утра России», большинство московских оркестров не имели в своем распоряжении нот гимнов союзных держав, поэтому играли как бог на душу положит. Иногда вместо гимнов для подвыпившей публики исполняли какие-нибудь народные песни – их все равно принимали на ура.

На «гимномании» московской публики сыграл владелец популярного театра Ф. А. Корш. Открывая в середине августа сезон, он предложил зрителям действо, символизирующее единение союзников перед лицом общего врага. В качестве музыкального оформления были исполнены гимны всех держав, воевавших на стороне России: начиная с британского «God save the King» («Боже, храни короля») и заканчивая японским гимном.

Правда, к тому моменту значительная часть москвичей уже не могла насладиться новым зрелищем. В составе войск московского гарнизона они выступили на фронт.

Профессиональные военные – кадровые офицеры восприняли весть о войне с подлинной радостью. Все они служили в полках, имевших славное боевое прошлое. Некоторые из этих воинских частей были созданы еще Петром Первым, другие – во время наполеоновских войн. А Сумской гусарский полк вообще вел свою летопись с 1696 года. Если брать в целом, то в истории России не было военного похода, в котором бы не участвовали полки, стоявшие в Москве накануне Первой мировой войны. И офицеры начала XX века не меньше своих героических предшественников жаждали снискать славы в сражениях.

Согласно расписанию, в 1914 году в Москве были расквартированы полки 1-й, 2-й и 3-й гренадерских дивизий. В Спасских казармах располагался Ростовский полк, в Покровских – Самогитский полк и два батальона Екатеринославского. Еще два батальона екатеринославцев находились в кремлевских казармах. Носивший имя генералиссимуса Суворова, Фанагорийский полк стоял в Беляевских казармах на Немецкой улице. Незадолго до Первой мировой войны там, перед главным зданием, был установлен бюст великого полководца, изготовленный на средства, собранные офицерами-фанагорийцами. Для Киевского и Таврического полков родным домом служили Александровские казармы на Павловской улице. Один батальон Астраханского полка находился в Крутицких казармах, остальные три – в Лефортово. В Хамовниках стояли Перновский и Несвижский гренадерские полки.

Кавалерию в Москве представляли 1-й гусарский Сумской полк и 5-й Донской казачий полк. В Сокольниках был расположен гвардейский Саперный батальон, а гвардейская Артиллерийская бригада – в Николаевских казармах на Ходынском поле.

С наступлением тепла туда же, на Ходынку, полки московского гарнизона переходили из казарм. В летних лагерях проводилось практическое обучение войск. После объявления мобилизации жизнь на Ходынском поле, и без того не тихая, забурлила, как кипящий котел. В описании очевидца это выглядело так: