Из проб коровьего масла, взятых в колониальных лавках, пекарнях, булочных, столовых, съестных лавках и харчевнях, 72 % оказались фальсифицированными примесью сала, хлопкового масла. Кроме того, многие пробы оказались прогорклыми в довольно сильной степени.

С целью проверки качества приобретаемых продуктов лазареты доставляли на станцию пробы различных предметов потребления.

Из 83 проб доставленного лазаретами молока 20 оказались разбавленными водой в количестве от 20 до 40 %, и 8 проб представляли собой молоко полуснятое.

Из проб коровьего масла, доставленного лазаретами, 5 оказались фальсифицированными примесью сала и хлопкового масла, и 2 – прогорклыми.

Станция произвела исследование 69 образцов фармацевтических препаратов, из которых 6 были доставлены лазаретами, а 63, предложенные различными поставщиками городскому аптекарскому складу, были переданы этим складом на станцию для определения доброкачественности. В числе проб имели опий, аспирин и проч.

Из всех этих проб 21 образец не удовлетворял требованиям.

Произведенное химическое и бактериологическое исследование воды Рублевского водопровода выяснило, что по своему составу вода эта в отчетный период была вполне доброкачественной».

Остается отметить, что сильнее всего продовольственный кризис ударил по той многочисленной массе москвичей, которая на протяжении военных лет едва сводила концы с концами. А вот «достаточные» классы еще имели запас прочности. Так, фабрикант Н. А. Варенцов вспоминал, что даже в начале 1918 года его семья не испытывала ни малейших лишений:

«Отсутствия продовольствия и повышения цен я еще серьезно не чувствовал, так мое именьице снабжало молочными продуктами, яйцами, птицей, окороками ветчины и соленым мясом; крупа, мука, сахар, кофе, чай, мыло менялось на мануфактуру, производимую фабрикой, где я работал».

Некоторое представление о меновой системе, действовавшей среди зажиточных москвичей, дает фельетон журналиста «Эля»:

«– Марья Степановна!

– Здравствуйте, душечка!

– Глазам своим не верю. Вы – и в театре?

– Вырвалась.

– Одна?

– Нескромный вопрос.

– Pardon! Я хотела спросить: сам-то с вами?

– Слава Богу, нет. Отправился в дальнее плавание. За кожами. Где-то, вишь, кожи объявились.

– Как я рада за вас! Ну, как живете?

– Какая нынче жизнь! Сами знаете. Ничего нигде не достанешь… Сплошное мучение…

– Да, да… кстати, душечка, выручите… Нигде не могу достать туфель приличных. Нельзя ли по знакомству у вас в магазине раздобыть?

– В магазине ничего нет. Приезжайте ко мне… как-нибудь обуем…

– Очень, очень обяжете… Я в долгу не останусь. Знаете, мне на днях кузен из Ржева гречневой крупы пять пудов прислал…

– Гречневой! Милочка, родная, какая вы счастливица! Если бы вы мне хоть полпудика уступили…

– Ну, конечно, уступлю… Вы меня обуете, я вас гречневой

Повседневная жизнь Москвы кашей досыта накормлю.

– Вот хорошо. А я вам в премию сахарку могу предложить…

– Сахарку! Да это ведь восторг что такое!.. На карточке сидя, не засахаришься…

– И какой сахар-то! Этот – карточный – меня просто из себя выводит… Не сахар, а булыжники, которыми мостовые мостят. Тот – пластинками, одна в одну…

– Ах, какая прелесть!.. Очень, очень благодарна вам, Марья Степановна!

– Валя с фронта прислал. У них там всего вдосталь…

– Не знаю, как вас и благодарить… Впрочем, что ж я!.. Ах, какая глупая… Хотите полпудика масла по рублю?

– Еще бы не хочу! Где это вы умудрились?

– Железнодорожник один знакомый с сибирским экспрессом полтора пуда мне презентовал… Уж мы вот сколько времени жарим и печем… Замечательное масло…

– Возьму, обязательно возьму… А уж я, так и быть, уступлю вам сотню яиц… Да какие яйца… киевские! Иван Никитич на днях в Киеве был, там какую-то спекуляцию сделал, ну и прихватил с собой три ящика яиц…

– Душечка, дайте я вас расцелую. Моему Жоржу доктор прописал по утрам выпивать пяток яиц всмятку… А где их нынче достанешь?! Сплошная фальсификация… А я пред вами виновата… Мука у меня была… Капитолина Сергеевна как-то позвонила: ей откуда-то десять кулей привезли. Она мне куль и уступила… С хлебом теперь трудно, мы и печем дома. Почти всю муку израсходовали, и теперь мне прям неловко, что я о вас тогда не вспомнила.

– Не огорчайтесь, Нина Петровна. С мукой мы великолепно устраиваемся… И пустяки, в сущности, платим.

– Например?

– По сотне за мешок. У булочника Закачуева.

– Какая дешевизна… Дайте мне, милочка, адресок…

– В следующем антракте. Идемте садиться. Уж началось…

На сцене в это время изображались переживания населеВ. Руга, А. Кокорев ния, засевшего в осажденной крепости. Размалеванные статисты из-за картонных стен протягивали исхудалые руки и жалобно вопили.

Мария Степановна скорбно взглянула на Нину Петровну.

А Нина Петровна, откликаясь на этот взгляд, со вздохом молвила:

– Все равно, как мы с вами, несчастненькие…»

Этот фельетон был опубликован 23 февраля 1917 года. В тот день в Петрограде началась Февральская революция.

В «Москве повседневной» мы довольно подробно рассказывали о сложившейся в начале XX века системе найма квартир и комнат. В первый год войны она продолжала действовать практически без изменений. Единственное, что ее отличало от довоенного времени, – к концу дачного сезона в городе наблюдалось непривычно большое количество свободного жилья. В августе 1914 года, при обсуждении вопроса о размещении в Москве раненых, газеты сообщали, что полиция обнаружила около 1500 пустующих квартир.

Однако ровно через год пресса отметила возникновение в Москве жилищного вопроса. Например, корреспондент «Утра России» писал о новом явлении:

«Приезжие в Москву начинают испытывать затруднения с наймом помещений. Цены на номера в гостиницах и на меблированные комнаты сильно поднялись. Помесячно комнат почти нигде не сдают, так как при огромном наплыве приезжих посуточная плата гораздо выгоднее для содержателей номеров. Помесячно можно нанять лишь комнаты в частных квартирах. Но и они вздорожали процентов на пятьдесят. Начавшийся съезд в Москву учащейся молодежи и наплыв беженцев из занятых неприятелем городов угрожают до крайности обострить жилищный вопрос. Пора бы озаботиться какими-нибудь мерами, например нормировкой цен, содействием тому, чтобы дачи вокруг Москвы приспособить под жилье на зиму, сохранив дачные поезда и т. п.».

Московские власти отреагировали соответствующим образом: было запрещено повышать квартирную плату свыше установленного предела. Понятно, что это не способствовало укреплению дружеских отношений между домовладельцами и квартирантами. Характерный для того времени диалог с квартирной хозяйкой привела в воспоминаниях Н. Я. Серпинская:

«– Я должна вам сказать, – визгливо закричала хозяйка, – что не могу заниматься благотворительностью. Я держу вас задаром, 50 рублей теперь ничего не стоят, я кормлю прислуг, а сейчас все так дорого!

– Мне нет до этого дела!

– Ну, у вас куры денег не клюют!

– Я прибавлю вам десять рублей на прислугу, и оставьте меня в покое».

Мемуаристке повезло, что у нее за комнату было заплачено сразу за несколько месяцев вперед и ей не надо было метаться по городу в поисках пристанища. Москвичам, которым понадобилось жилье, приходилось гораздо труднее, потому что изобретательные домовладельцы нашли разные способы обходить запрет на повышение квартплаты. Некоторые из них описал автор фельетона «Квартиролог», опубликованного на страницах вечерней газеты «Время» в апреле 1916 года:

«Это – вроде мартиролога. Только еще хуже.

Нигде и никогда не дожидались весны с таким нетерпением, как в Москве в эту зиму. Москва переполнена; всю зиму москвичей мучил ужасный квартирный голод.