* * * Я видел озеро, стоявшее отвесно. С разрезанною розой в колесе Играли рыбы, дом построив пресный. Лиса и лев боролись в челноке. Глазели внутрь трех лающих порталов Недуги – недруги других невскрытых дуг. Фиалковый пролет газель перебежала, И башнями скала вздохнула вдруг, — И, влагой напоен, восстал песчаник честный, И средь ремесленного города-сверчка Мальчишка-океан встает из речки пресной И чашками воды швыряет в облака. * * * На доске малиновой, червонной, На кону горы крутопоклонной — Втридорога снегом напоенный Высоко занесся санный, сонный Полугород, полуберег конный, В сбрую красных углей запряженный, Желтою мастикой утепленный И перегоревший в сахар жженый, Не ищи в нем зимних масел рая, Конькобежного фламандского уклона, Не раскаркается здесь веселая, кривая Карличья в ушастых шапках стая, — И, меня сравненьем не смущая, Срежь рисунок мой, в дорогу крепкую влюбленный, Как сухую, но живую лапу клена Дым уносит, на ходулях убегая… * * * Я скажу это начерно, шепотом — Потому что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра… И под временным небом чистилища Забываем мы часто о том, Что счастливое небохранилище — Раздвижной и прижизненный дом. * * * Небо вечери в стену влюбилось — Всё изрублено светом рубцов, — Провалилось в нее, осветилось, Превратилось в тринадцать голов. Вот оно – мое небо ночное, Пред которым как мальчик стою: Холодеет спина, очи ноют, Стенобитную твердь я ловлю — И под каждым ударом тарана Осыпаются звезды без глав: Той же росписи новые раны — Неоконченной вечности мгла… * * * Заблудился я в небе – что делать? Тот, кому оно близко, – ответь… Легче было вам, Дантовых девять Атлетических дисков, звенеть. Не разнять меня с жизнью – ей снится Убивать – и сейчас же ласкать, Чтобы в уши, в глаза и в глазницы Флорентийская била тоска. Не кладите же мне, не кладите Остроласковый лавр на виски, Лучше сердце мое расколите Вы на синего звона куски… И когда я умру, отслуживши, Всех живущих прижизненный друг, Чтоб раздался и шире и выше Отзвук неба во всю мою грудь! * * * Заблудился я в небе – что делать? Тот, кому оно близко, – ответь! — Легче было вам, Дантовых девять Атлетических дисков, звенеть, Задыхаться, чернеть, голубеть… Если я не вчерашний, не зряшный — Ты, который стоишь надо мной, — Если ты виночерпий и чашник, Дай мне силу без пены пустой Выпить здравье кружащейся башни Рукопашной лазури шальной… Голубятни, черно́ты, скворешни, Самых синих теней образцы — Лед весенний, лед высший, лед вешний, Облака – обаянья борцы, — Тише: тучу ведут под уздцы! * * * Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя — Узел жизни, в котором мы узнаны И развязаны для бытия… Так соборы кристаллов сверхжизненных Добросовестный свет-паучок, Распуская на ребра, их сызнова Собирает в единый пучок. Чистых линий пучки благодарные, Направляемы тихим лучом, Соберутся, сойдутся когда-нибудь, Словно гости с открытым челом, Только здесь – на земле, а не на небе, Как в наполненный музыкой дом, — Только их не спугнуть, не изранить бы — Хорошо, если мы доживем… То, что я говорю, мне прости… Тихо, тихо его мне прочти… * * * Не сравнивай: живущий несравним. С каким-то ласковым испугом Я согласился с равенством равнин, И неба круг мне был недугом. Я обращался к воздуху-слуге, Ждал от него услуги или вести, И собирался в путь, и плавал по дуге Неначинающихся путешествий… Где больше неба мне – там я бродить готов, И ясная тоска меня не отпускает От молодых еще воронежских холмов К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане. Рим
Где лягушки фонтанов, расквакавшись И разбрызгавшись, больше не спят — И, однажды проснувшись, расплакавшись, Во всю мочь своих глоток и раковин Город, любящий сильным поддакивать, Земноводной водою кропят, — Древность легкая, летняя, наглая, С жадным взглядом и плоской ступней, Словно мост ненарушенный Ангела В плоскоступьи над желтой водой, — Голубой, онелепленный, пепельный, В барабанном наросте домов, Город, ласточкой купола лепленный Из проулков и из сквозняков, — Превратили в убийства питомник Вы – коричневой крови наемники — Италийские чернорубашечники — Мертвых цезарей злые щенки… Все твои, Микель-Анджело, сироты, Облеченные в камень и стыд: Ночь, сырая от слез, и невинный, Молодой, легконогий Давид, И постель, на которой несдвинутый Моисей водопадом лежит, — Мощь свободная и мера львиная В усыпленьи и в рабстве молчит. И морщинистых лестниц уступки В площадь льющихся лестничных рек, — Чтоб звучали шаги как поступки, Поднял медленный Рим-человек, А не для искалеченных нег, Как морские ленивые губки. Ямы Форума заново вырыты, И открыты ворота для Ирода — И над Римом диктатора-выродка Подбородок тяжелый висит. |
