Мэри взяла Софию под руку, и они продолжили свой путь в противоположном направлении молча. Неожиданно Мэри осенило, что она видела его раньше, холодным весенним днем в Лондоне, когда они с Софией прогуливались верхом по Гайд-парку. Он был тем самым темноволосым всадником, который смотрел на Софию, не двигаясь, из тени деревьев.

Мэри больше не могла сдерживаться, она посмотрела на бледный профиль Софии и выпалила:

— Дорогая, что ты сделала с этим мужчиной? Он любит тебя и ненавидит тебя за это!

София и Мэри пошли обратно в отель «Д'Англеттер», чтобы забрать Гарри, затем поехали в особняк на Ру Нуве, который Эллвуды сняли на лето.

Мэри, чье любопытство снова было возбуждено, задавала сотни вопросов, на которые София пыталась ответить ясно, но все время одна мысль возникала у нее в уме: «Он жив. Я не подписала ему смертный приговор». Это было облегчение, близкое к радости, и она почувствовала себя опьяненной им. И в то же самое время это возвращало ее назад к чувству вины и ужаса по поводу ее слабости к Жаку Десернею.

Он был шпионом и пытался убить ее, прежде чем София обнаружила, кто он был и какие преступления совершил. Когда она донесла на него Себастьяну Кулу и потребовала его ареста, она поступила правильно для себя и Гарри, для Эндрю, для Англии. Тем не менее, когда она отказалась от жизни Жака, боль была так сильна, как будто она навела оружие на свою собственную душу.

Любовь, которую, как София думала, разделяли они оба, была для нее более реальной, чем горькая правда о его предательстве. Она все еще жаждала его прикосновения, такого же глубокого, какое испытала на зеленой опушке Фристонского леса. Ее враг был жив.

И, несмотря на все зло, которое он причинил ей, София не могла собраться с силами, чтобы пожелать ему смерти.

Она сознавалась только в фактах, а Мэри настаивала на большем, но ей пришлось положить конец признаниям, когда с визитом пришла миссис Гоулдинг.

Делия Гоулдинг часто навещала их, похоже, она предпочитала их компанию обществу миссис Румбольд. Однако она отзывалась по-доброму о своей хозяйке, сказала, что сблизилась с нею, когда подполковник отправился на действительную военную службу, а миссис Румбольд жаждала дружеского общения.

Три женщины сидели в комнате для шитья в задней части дома, где эркеры выходили во внутренний двор, на лужайку. Им было видно, как Гарри играл вместе с двумя мальчиками Мэри. Солнечный свет проникал внутрь сквозь тонкие полуприспущенные белые занавески, которые время от времени вздымались от ленивого ветерка. У Мэри на коленях лежали пяльцы с вышиванием; она не особенно любила рукоделие, но когда они рассиживались без дела, это было единственным способом удовлетворить свою потребность хоть в какой-то деятельности. Миссис Гоулдинг, усевшись на краю дивана рядом с шезлонгом Мэри, пассивно рассортировывала для нее шелковые нитки.

София села возле окна, чтобы можно было присматривать за мальчиками, играющими в саду. Она посмотрела в сторону миссис Гоулдинг, задаваясь вопросом, каково ей было находиться в Брюсселе, без определенного субъекта на примете, без семьи или близких друзей в качестве поддержки. Несколько раз София собиралась сказать, что Себастьян Кул теперь в армии, но она была обеспокоена тем, что ее голос прозвучит неестественно, когда она будет произносить его имя.

Из наблюдений за ними обоими она была почти уверена, что миссис Гоулдинг испытывала к Себастьяну нечто гораздо большее, нежели дружеские чувства, и она была в равной степени уверена, что чувство не было взаимным. Упоминание его имени может подразумевать, что София каким-то образом сама притязает на него, а она не могла делать таких притязаний. Она, как и Мэри, иногда подозревала, что Себастьян мог искренне любить ее, но когда она исследовала свои собственные чувства, то не могла найти ничего похожего на опасное притяжение, которое влекло ее к кровоточащим, болезненным воспоминаниям о Жаке. Чтобы соответствовать Себастьяну Кулу, ей пришлось бы стать той безмятежной доверчивой женщиной, которая вышла замуж за Эндрю Гамильтона. Но этой женщины больше не существовало.

И София промолчала насчет Себастьяна. Ей не хотелось ранить миссис Гоулдинг, потому что она начала испытывать к ней симпатию. Делия была деятельной, обаятельной, умела угодить без всякого заискивания. Ее интерес к детям казался искренним, и она вела себя с ними столь непринужденно, что вскоре сделалась их любимицей. Более того, миссис Гоулдинг нравилась и Мэри за ее чувство юмора.

В конце концов, именно Мэри упомянула о полковнике Куле, но миссис Гоулдинг в этот момент сидела, склонившись над корзиной для шитья, и София не могла видеть, как она восприняла новость.

— Это была короткая встреча на Ру де ла Мадлен, и он направлялся прямо на свою службу, — продолжала Мэри. — Жаль, что мы не могли видеться с ним дольше, на балу завтра вечером, например. — Никто не ответил, поэтому она сказала миссис Гоулдинг: — Интересный мужчина. Он хорошо танцует?

— Да. Я уверена, леди Гамильтон согласится со мной, что он делает хорошо большинство вещей. В нем есть некая завершенность, которая очень притягивает.

Мэри обрадовалась:

— Точно такое же впечатление было и у меня, когда я впервые увидела его! — Она вопросительно посмотрела на Софию. — Но это был не более чем мимолетный взгляд, в Гайд-парке несколько месяцев назад. Тогда он был не в военной форме. София, скажи нам свое мнение: он более привлекателен в форме или в обычной одежде?

Она улыбнулась:

— Ты спрашиваешь не того, человека. Мне больше никто не нравится, лишь потому, что он в военной форме.

— О, я должна попросить разрешения не согласиться, — сразу же возразила миссис Гоулдинг. — Разве вы не заметили, как военная форма идет мужчине? Она дает ему эполеты, если у него слабые плечи, жесткие высокие ботинки, если у него недостаточно развитые икры…

— И ум, и решимость, если окажется, что они также отсутствуют, — вставила Мэри.

— И если он уже образец совершенства, — засмеялась миссис Гоулдинг, — это дает ему дополнительное достоинство, с которым он носит свое совершенство. — Она сказала игриво: — Господи, для чего я все еще в Брюсселе, если не для того, чтобы восхищаться самыми изысканными и лучшими мужчинами!

София посмотрела на нее с участием. Несомненно, она была здесь главным образом для того, чтобы найти мужа, и София не могла не восхищаться ее откровенностью и силой духа.

— Вы провели много лет с военными. Должно быть, есть моменты, которые в настоящее время делают Брюссель очень похожим на то, что вам доводилось видеть раньше?

Делия кивнула и улыбнулась, но тут в комнату вбежал Гарри и прервал их. Он остановился напротив своей матери и сказал сердито:

— Тони говорит, что моя булавка надета вверх тормашками. Это же неправда, да, мама?

София посмотрела на золотую булавку в форме подковы, которая была пристегнута к лацкану его жакета.

— Боюсь, Тони абсолютно прав, дорогой. Вот, я сейчас поправлю ее тебе.

— Но она должна носиться вот так. Жак так сказал. Он сказал, что папа носил ее вот так, — возразил мальчик.

Это был шок. Склонившись к сыну, София почувствовала, как ее глаза стали горячими.

— Что за чепуха? С какой это стати..? — Она едва могла контролировать свой голос. — Он никогда не знал твоего папу. — София повернула булавку и закрепила ее снова изгибом вниз. — Вот. Запомни, я говорила тебе, ее нужно надевать вот так, чтобы удача не покинула тебя.

Гарри отступил назад и посмотрел вниз на булавку, слегка нахмурившись.

— Жак говорит, что мужчина сам делает свою удачу, — затем он повернулся и выбежал на улицу.

София сидела и смотрела ему вслед в полном оцепенении. Она была в смятении от того, что он сказал; у нее поползли мурашки по спине, когда она подумала, что Жак говорил с Гарри об Эндрю.

Неожиданно она вспомнила булавку, которую Жак сам носил на своем галстуке довольно часто, на балу у Монтегю и во время ужина у нее в Клифтоне: подкова из оникса, окруженная бриллиантами, надетая дугой вверх. Что за смысл он вкладывал в это, когда говорил Гарри, что носить ее надо точно так же?