Громадский не успел ответить ни на один: машинист установки, поплевав на большой палец, лихо давнул на кнопку – низринул поток руды в остановившийся под «лаптем» вагон.
Лихой жест машиниста заставил Дубынина улыбнуться. Он обежал ревнивым взглядом лица гостей: как они восприняли эпизод? Ему хотелось сказать им: «Установка дает десятикратное повышение производительности труда, однако не это главное, не это, дорогие мои! Оглянитесь на скрепериста, на грохотчика – сравните условия их работы и эти. Кнопка! В ней зерно, в ней!»
Конечно, он отдавал себе отчет, что людей, далеких от техники, кнопка может ввести в заблуждение: много ли, дескать, надо ума, чтобы нажимать на нее! Но ведь среди гостей не было туристов, они, без сомнения, прекрасно понимали, что монтировать «Сибирячку» и управлять ею может лишь человек со специальными знаниями, человек, до винтика изучивший сам агрегат, до тонкостей разбирающийся в особенностях рудничного производства.
Когда закончилась погрузка состава и электровоз потащил его на рудный двор, Дубынин сделал знак машинисту установки, чтобы спустился к гостям. Невысокий горняк, кажущийся немного мешковатым из-за брезентовой робы, с привычной сноровистостью скользнул вниз, поздоровался со всеми и заговорил так, будто продолжил длительную, на какие-то секунды прерванную беседу:
– Голая же арифметика: на блоке в каждую смену одновременно работают две «Сибирячки». Это значит: два машиниста, плюс к ним два взрывника, плюс один электрослесарь. Общий итог: пятеро – в смену, пятнадцать – в сутки. А раньше на выдачу руды в сутки выходило сто двадцать шесть человек. Арифметика?..
– Сергей Михайлович, – перебил его Дубынин, – эта арифметика от наших гостей не уйдет, расскажите лучше о себе.
– О себе – что: Крылов Сергей Михайлович, на данный момент машинист «Сибирячки», а дальше опять арифметика: под землей двадцать пять лет, прошел через шесть профессий, эта – седьмая. Начинал бурильщиком, потом был грохотчиком, люковым-сопровождающим, сумконосом, взрывником, скреперистом… Сейчас даже смешно вспомнить о прежних шахтерских профессиях. Тот же
сумконос: моя обязанность была подносить взрывнику сумку с аммонитом… Или вот люковой-сопровождающий: он должен был открывать и закрывать во время погрузки руды люк, а после сопровождать нагруженный состав до ствола шахты. А сопровождать – это означало бежать впереди электровоза и переводить стрелки, которые тогда не были автоматизированы…
– И от резвости ног таких сопровождающих зависела производительность труда на откатке руды, – вступил в разговор Богодяш. – Мы тоже у себя прошли через эту стадию.
Беседу прервали сигналы электровоза: под погрузку шел очередной состав. Крылов поспешил на свое рабочее место, а вся группа во главе с Громадским двинулась по направлению к центральной диспетчерской.
Под землей свои понятия о размерах помещений: после забоев, после ниш, подобных той, где помещался скреперист, диспетчерская представлялась прямо-таки залом, хотя на самом деле была узкой, тесноватой, не очень удобной комнатой. Большую часть ее занимал длинный стол с множеством кнопок и рычажков – он приткнулся вплотную к стене; перед ним стояло кресло диспетчера, а между спинкой кресла и противоположной стеной оставался, по существу, лишь тесный проход. Над столом, во всю длину его, поднимался щит со светящейся схемой железнодорожных путей, стрелочных переводов, ремонтных мастерских, депо, вентиляционного и насосного отделений – всего сложного подземного хозяйства шахты.
По идее, сегодня у диспетчера должно поубавиться хлопот: Дубынин знал, что большая часть щита отключена, жизнь девятнадцати блоков замерла, остановилась. Приглядевшись, убедился: диспетчеру действительно стало повольготнее. Да тот и сам пояснил, что за счет сокращения пробега подземных поездов – не в двадцать же концов бегать, а в один! – удалось на целую треть уменьшить количество вагонов и электровозов, потребных для вывоза руды, а значит, облегчилась регулировка движения и груженых и порожних маршрутов. Так что и в этом отношении новая технология сыграла положительную роль.
Диспетчер не удержался – похвастался гостям новинкой, которую только что начали испытывать: электровоз без машиниста. Явно по недоразумению профессия электровозника считается в шахте одной из легких. Между тем пусть ее и не поставишь в один ряд с профессиями скрепериста или того же грохотчика, она связана с большим нервным напряжением, а вынужденно неудобная поза быстро утомляет физически. Вот и родилась мысль: нельзя ли в управлении электровозом отказаться от участия человека?
– Это у нас называется автоматической электровозной откаткой руды, – рассказывал диспетчер. – Система на стадии проверки, пока что оборудовано два состава.
Он приподнялся с кресла, показал свернутой в трубку газетой один из железнодорожных путей на схеме: там пульсировали световые импульсы.
– Понаблюдайте за одним таким составом: видите, как идет?
Некоторое время гости с интересом следили на щите за движением поезда, управляемого автоматикой, – следили до той минуты, пока не пробудился вполне здоровый, вполне извинительный скептицизм: а вдруг?..
– А вдруг неожиданное препятствие на пути – скажем, прошел поезд перед этим составом и обронил на рельсы кусок руды?
– На электровозе имеется телеглаз, – парировал диспетчер,- от него сразу пойдут два сигнала: один – в управляющее устройство, чтоб сработали тормоза, а второй по радио – сюда, в диспетчерскую, на пульт. И у меня полная ясность: где произошла остановка, куда послать путейскую бригаду…
Их было немало, этих «А вдруг?», но диспетчер, словно заранее приготовившись к такому экзамену, с веселой находчивостью гасил все искры сомнений. Под конец на него насел Богодяш:
– Ладно, автоматика – дело перспективное, она себе дорогу пробьет. Но вы-то лично чему радуетесь, вам же, как диспетчеру, работы с этими электровозами без машинистов только прибавится?
Ну и тут у диспетчера был готов ответ:
– За шахту радуюсь…
Это чувство радости за шахту, за победное проникновение техники во все звенья физически тяжелого производства было хорошо знакомо Дубынину. Только в обычное время оно чаще всего приглушается текущими заботами, неудовлетворенностью из-за нерешенных еще задач, а сегодня, отключившись от повседневных забот, он готов был разрешить себе радоваться и гордиться, да мешала тревога за судьбу эксперимента. Пусть сейчас все идет нормально, и этот первый день вроде никого не разочарует – тьфу, тьфу, не сглазить бы! – все равно горький привкус тревоги будет сопровождать его в течение всего апреля.
Из диспетчерской вся группа пошла на рудный двор.
Расположенный возле грузового шахтного ствола, рудный двор, в буквальном смысле слова, вбирает в себя плоды труда всей горняцкой смены. Именно здесь «подбивают бабки», именно отсюда уходит вверх, на-гора, заполненный до краев скиповый подъемник, – уходит, разгружается и вновь идет сюда, и до тех пор не приостановится ритмичное движение скипа, не перестанут вращаться колеса там, на верхней площадке копра, не собьется ровное дыхание шахты, пока не иссякнет запас руды.
Составы прибывали один за другим. Встречала их тут молодая женщина с улыбчивым взглядом из-за овального козырька горняцкой каски. Вооруженная чем-то вроде миноискателя, она стояла возле невысокой «тумбочки» с десятком кнопок на покатой столешнице – операторского пульта. Каждый очередной состав в обязательном порядке притормаживал, и «миноискатель», проходя над вагонами, определял процентное содержание железа в руде.
Миновав контроль, вагоны осторожно въезжали на узкий мост, перекинутый над огромной чашей приемного бункера. На стальной спине моста могли встать одновременно три двадцатитонных вагона. Как только они там оказывались, женщина нажимала на пульте кнопки и металлические перила моста приходили в движение – стискивали, подобно мощным клещам, бока вагонов.
Еще одна кнопка заставляла пробудиться сам мост: он начинал крениться, крениться и наконец переворачивался вместе с вагонами вокруг своей продольной оси, опрокидывая вагоны кверху дном. Шестьдесят тонн руды с грохотом низвергались в бункер.
