Тем временем геологи, обследуя сибирские недра, вышли на богатый рудный след, можно сказать, под боком у комбината – в заповедных таежных урманах Горной Шории. Вообще-то говоря, незначительные выходы руды были известны здесь еще до революции, велись даже разработки, однако месторождения промышленного масштаба удалось открыть именно теперь.

Комбинат расположен в Новокузнецке. Новокузнецк стоит на Томи-реке, а Томь под самым городом принимает в свои объятья одну из младших сестриц – звонкоголосую Кондому. Если пойти вверх по течению, говорливая речка приведет в самое сердце Горной Шории – к отрогам Абаканского хребта.

Туда, к истокам Кондомы, прорубаясь сквозь тайгу то по одному берегу, то по другому, лег от Новокузнецка рельсовый путь. Обосновались в железнодорожных тарифах звучные шорские названия – Тельбес, Мундыбаш, Темиртау, Каз, Шерегеш, Таштагол. Пробудилась таежная глухомань, потревоженная грохотом маршрутов, везущих руду. Руду, которая в шесть раз ближе (по сравнению с магнитогорской) к домнам сибирской металлургической житницы.

Конечно, не сразу, не в один присест перешли кузнечные печи на местный паек. Тем более, что начало этого перехода совпало с черной годиной в жизни родины: первая большая руда па самом крупном из здешних рудников – Таштаголе – была добыта месяц спустя после нападения гитлеровской Германии, в июле 1941 года.

Трудным был период становления горношорских рудников, не вдруг набрали они силу. Старожилы вспоминают, как здесь, на равных с прочей техникой, выступала обычная совковая лопата, а на откатке руды использовались лошади.

Николай Дубынин посетил впервые Горную Шорию в 1954 году. К тому времени успел пройти хорошую жизненную школу: был учеником электромонтера, электромонтером, рабочим на одном из бодайбинских золотых приисков, потом закончил Иркутский горно-металлургический институт, несколько лет работал на шахтах Урала и Сибири, пока не занялся научным поиском в стенах Института горного дела. И сюда, в рудную «глубинку», приехал тоже с научной целью: исследовать возможности совершенствования добычи руды подземным способом.

Странно, но эта первая поездка не оставила следа в памяти – были какие-то встречи, разговоры, экскурсионный спуск в шахту, по все прошло, как бы скользнув по самой поверхности сознания. Зато последующие командировки помнятся в деталях, окрашены многоцветной гаммой неповторимых впечатлений.

Но впечатления впечатлениями, детали деталями, а все же пищи для больших идей, чувствовал Николай Григорьевич, не хватает, решающие обобщения нуждаются в гораздо более обширном исходном материале. С таким вот чувством неудовлетворенности, гнетущего недовольства своей работой на рудниках – ее эпизодичностью, невольной обрывочностью – приехал Дубынин в очередной раз в Таштагол. Приехал, надел брезентовую робу, каску и спустился в шахту. А там -аврал, генеральная, что называется, уборка: ждут, оказывается, приезда Ивана Федоровича Тевосяна, который в то время был заместителем Председателя Совета Министров СССР, одновременно исполняя обязанности министра черной металлургии.

В откаточном штреке Дубынину повстречался коногон, который вел в поводу полдесятка лошадей. Вслед ему кто-то кричал раздраженно:

– Да не вздумай мне в шахте спрятать: ненароком еще попадутся на глаза. В клеть их – и наверх, пусть на воле до завтра погуляют.

Пропустив табунок, с неохотой трусивший за коногоном, Дубынин увидел в глубине штрека молодого проворного горняка с метлой и совковой лопатой. Он подбирал оставленные лошадьми шматки «пустой породы», ссыпал в большое ведро. Когда Дубынин поравнялся с ним, горняк, резко выпрямившись, спросил в упор:

– Проходчик?

– Нет.

– Забойщик?

– Нет,

– Значит, люковой?

– Да нет же, я не работаю в шахте, приехал в научную командировку…

– А-а, значит, свободный человек. Держите вот метлу: поможете навоз убрать. Да шевелитесь же: не то как раз министр нагрянет!

Дубынин невольно рассмеялся.

– Если он – министр, так думаете, ему никогда в жизни и конского навоза видеть не доводилось?

Горняк поджал губы,

– Сразу видно чужака, не болеете душой за шахту. А нам поди-ка обидно, что мы тут, в Сибири, на лошадином уровне еще перебиваемся – обидно и неохота этот уровень министру показывать,

Дубынин не нашелся что сказать, молча протянул руку за метлой.

…Министр нагрянул, когда они дошли почти до самого ствола шахты, совсем немного оставалось убрать.

А штрек же был совершенно пустой – заранее всех предупредили, чтобы без особой нужды тут не появлялись, – и в этом пустом штреке они двое – с лопатой, метлой и ведром – оказались как на сцене. Только с той разницей, что сцена имеет кулисы, за которыми можно укрыться.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал с легким кавказским акцептом Тевосян, сопровождаемый группой работников министерства и руководителями рудника.

Смущенные Дубынин и его новый знакомый, ответив на приветствие, отошли к стене штрека. Однако министр не спешил пройти.

– Вы что, конюхами здесь работаете? – обратился он к ним.

– Я горный мастер,- не очень внятно пробормотал горняк.

Дубынин молчал, сознавая всю нелепость ситуации. За него ответил из-за спины министра директор рудника Семен Иванович Дегтярев.

– А это Николай Григорьевич Дубынин, научный сотрудник Института торного дела из Новосибирска.

Тевосян с любопытством поглядел на Дубынина, потом бросил насмешливый взгляд через плечо на Дегтярева.

– Кто-то мне говорил, что лошади в шахте уже не используются.

Тот молчал, потупившись:

– Бедность в самом голом виде надо министру показать, – продолжал Тевосян, – показать и потребовать, чтобы министр помог, а вы пытаетесь спрятать ее да еще и ученого на помощь привлекаете. Как будто он не найдет лучшего применения своим силам!

И заговорил с Дубыниным:

– Значит, из Новосибирска? А здесь часто бываете?

– Довольно-таки часто.

– И что, уже родились какие-нибудь идеи?

– Так, по отдельным элементам технологической цепочки. А общее…

– Общее пока не ухватывается? – подсказал Тевосян. Не отчаивайтесь, на это нужны годы. А скажите, Николай Григорьевич, кто вам здесь, на месте, из числа работников рудника помогает?

– Да никто не отказывается…

– Вы не поняли меня: я имею в виду не просто содействие, а участие на равных в вашем научном поиске. Есть такие люди?

Дубынин почувствовал, что не может сдержать довольную улыбку: получалось, у него одинаковые с министром мысли по поводу организации научной работы на рудниках. Позабыв о нелепой метле, о ведре, которое продолжало оттягивать руку, не думая, что, быть может, злоупотребляет временем министра, он принялся рассказывать о создаваемой вот как раз теперь совместной исследовательской, или, как ему еще хочется ее назвать, научно-производственной, группе. Она формируется из числа специалистов рудника (четыре-пять человек) и научных сотрудников Института горного дела (один-два). Итого – целый, можно считать, батальон рыцарей науки. От института в данном случае будет пока один он, Дубынин. Естественно, по-прежнему наездами. Группе, освобожденной от всех иных дел, предстоит заниматься опробованием и внедрением новой техники, разработкой рекомендаций для создания новой технологии, проведением необходимых опытов, обучением авангардного звена рабочих навыкам применения новой технологии…

– Институт зачисляет всю группу в свой штат? – живо поинтересовался Тевосян.

– Нет, Иван Федорович, – донесся из-за спины министра голос Дегтярева, – группа будет в штате рудника, на полном нашем содержании. За институтом – научное руководство.

– Вот это правильно, – поддержал Тевосян. – Надо, чтобы здесь, на руднике, эти люди воспринимались как свои, только тогда можно ждать результатов, только в этом случае будет действовать предложенный Николаем Григорьевичем метод…

Он помолчал, на мгновение задумавшись, добавил с ободряющей улыбкой: