Совещание у майора Перраша, похоже, подтверждало завещание жандарма. Фабр, безусловно, был замешан в сомнительных историях, но, к несчастью, его уже не было в живых, чтобы давать объяснения, и все бесчинства депутата не представлялось возможным установить. Однако, в любом случае, у Перраша был свой виновник, и лейтенанты чувствовали, что «выкрутасы» Фабра будут преданы забвению.

В исправительной тюрьме Градиньяна Анж Дютур еще спал в своей камере на так называемой кровати. В его каземате было довольно чисто и безлико. На стене ни разворота журнала «Плейбой», ни письма безумно влюбленной невесты, которая будет ждать его до конца срока, если только он выйдет. Анж был совсем один и, похоже, никак не связан с внешним миром. В целях безопасности начальник учреждения поместил его в одиночку.

Глухой скрип тяжелой синей двери с огромным глазком вывел его из оцепенения. Тюремщик, каждое движение которого сопровождалось звоном ключей, привычным презрительным жестом предложил заключенному следовать за ним:

— Анж Дютур, к вам пришли, ступайте за мной.

Взгляд Анжа отражал нечто, свойственное свободному человеку, хотя это противоречило его положению. На лице его было написано возмущение, и даже волосы стали дыбом. В ответ на приглашение надзирателя он, не дрогнув, встал и вышел из камеры. Шагая впереди тюремного стража, как того требовали местные правила, он следовал по бесконечному коридору. Во время этого похода соседи по содержанию под стражей осыпали его ругательствами и угрозами. Другие, напротив, аплодировали ему: здесь не выбирали соседей. Но, в любом случае, он не обращал на них ни малейшего внимания и продолжал свой путь с обреченным, но гордым видом, один за другим преодолевая заслоны блока для особо опасных преступников.

Анж с тюремщиком вошли в длинный коридор следственного изолятора. Они остановились у какой-то двери, надзиратель стал искать ключ на своей огромной связке и в конце концов открыл дверь:

— У вас десять минут.

При виде посетителя на лице Дютура отразилось удивление. Он никак не думал, что его навестит Казимир Андре. После положенных приветствий он сел и сразу приступил к делу:

— В город приехал новый полицейский, и я сразу стал идеальным обвиняемым. Естественно, с моим-то прошлым, и он не стал долго раздумывать. С тем ковбоем можно было, по крайней мере, разговаривать, а этому Перрашу нужен преступник, и все тут. Барбозу убили разводным ключом — значит, это я. Но клянусь вам, я не убивал. В прошлом я наделал глупостей, но убийство — никогда… Мой адвокат потребовал отпустить меня на свободу… Хорошо бы это удалось, я не хочу оставаться в тюрьме… Я больше не могу, понимаете?

— Знаю, это очень тяжело. Вот потому-то я и здесь. Я хочу найти убийцу месье Шане, и я его изобличу. Теперь это стало моим личным делом.

— Все улики против меня, Андре. Словно случайно, они нашли у меня оружие и деньги Фабра. Это махинация.

— Держись, парень! У меня есть мыслишки насчет того, кто стоит за всем этим. Я закончил свое расследование. Немного терпения, и ты будешь оправдан.

На пальце сложенных рук кардинала Леру кардинальский сапфир пришел на смену епископскому аметисту. Кардинал был крайне удручен:

— Ужасная история! И каким образом был разоблачен этот Анж?

— Новый руководитель расследования долго не мешкал. И судья последовал его примеру. Анж Дютур был отдан под суд и заключен под стражу.

— Но ведь он все-таки убил всех этих людей. Справедливость должна восторжествовать.

— Это человеческая истина.

— Подождите! Что вы имеете в виду, когда говорите «это человеческая истина»? Вы хотите сказать, что Анж не виноват?

— В том, в чем его обвиняют, нет! Это мученик наших дней.

— Почему он мученик?

— Потому что теперь я доподлинно знаю всю историю.

— От кого?

— От того, кто много страдал, кто спас свою честь и отомстил за родных.

— Продолжайте.

— Двадцать пять лет назад Режина Кадоре, бывшая тогда учительницей в Монтане, неподалеку от Сент-Эмильона, попала вместе с сыном в ужасную аварию. Отказали тормоза, и на вираже ее машина со всего размаха врезалась в грузовик. В газетах того времени рассказывали о трагедии. Для всех было ясно, что оба они погибли в аварии. На самом деле сын спасся, он получил серьезные ранения лица и ног, но выжил.

— Откуда вы все это знаете?

— Отчасти благодаря Барбозе. Это было первое звено цепи. В прошлом месяце, двадцать второго июня, Казимир Андре слушал в машине радио. Он возвращался из Тулузы, где провел вечер, и был уже всего в нескольких километрах от Сент-Эмильона, на шестьсот семидесятом шоссе. Выехав после долгого виража на прямую линию, он заметил оранжевые мигающие огни. А подъехав ближе, увидел машину техпомощи, стоявшую на правой обочине дороги. Замедлив ход, Андре увидел двоих мужчин… Одного из них он узнал, это был Фернандо Барбоза. Другого, в каскетке, стоявшего спиной, узнать было нельзя. Как только машина Андре проехала, мужчина оглушил Барбозу.

— А-а… вот как, стало быть, владельца гаража похитили.

— Да, мужчина засунул его тело в багажник машины. Очнулся Барбоза, связанный и с кляпом во рту, в подземелье. Лицо его было в кровоподтеках от ударов, и он быстро раскололся, рассказав все подробности истории Режины Кадоре. Что касается аварии, то на самом деле это оказалось убийством. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году он по просьбе Жана Луи Фабра повредил тормоза «рено-5» молодой женщины.

— А почему тот хотел избавиться от нее?

— В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году у него была с ней связь, а он как раз только что вступил в брак с Люси Сен-Прё. Режина всегда вела себя скромно и по требованию своего любовника родила тайно. До десяти лет мальчик воспитывался в приюте. Затем, раскаявшись, Режина Кадоре взяла его к себе. Тем временем Фабр сделал известную вам политическую карьеру.

Кардинал сидел сгорбившись, огорченный услышанным.

— Но почему Фабр совершил этот гнусный поступок?

— Алчность, монсеньор!

— Как это?

— Режина Кадоре предупредила любовника, что все откроет сыну… Он не мог этого допустить. И вот, с тысяча девятьсот семьдесят девятого года сенатор оплачивал молчание владельца гаража. Барбоза крепко держал его, так как в день аварии он выкрал интимный дневник Режины Кадоре, в котором она рассказывала обо всем.

Перекрестившись, Леру снова заговорил:

— Это чудовищно. Какой ужас! А этот Марьетт, при чем тут он?

— Марьетт был подручным сенатора. Начиная с этого времени, он всегда покрывал его. Фабр ввел его в содружество. Затем, когда стал мэром Сент-Эмильона, воспользовался своим влиянием, чтобы повысить его в звании.

— Какое коварство, и с этим человеком я поддерживал сердечные отношения. Вы уверены, что не ошибаетесь?

— Абсолютно уверен, я знаю это от сына Кадоре.

— Значит, сын Кадоре убил и Барбозу, и Марьетта?

— Барбоза привел его ночью в гараж. Именно там он прятал дневник его матери. Отдавая дневник, Барбоза набросился на сына Кадоре. Они подрались… Барбоза получил смертельный удар по голове, потом его тело упало в резервуар для отработанного масла.

— Ужас, ужас…

— Что касается Марьетта, то перед смертью он узнал своего палача. Он попросил прощения… Но милосердие было невозможно.

— Значит, все это не что иное, как месть. А главным зачинщиком, выходит, был Фабр?

— Да, и тут опять сын Кадоре заставил его заплатить за свои преступления. Он умер от того, чем грешил: деньги и успех любой ценой.

— Я понимаю его мотивы, хотя они и непростительны. Зато я не вижу, каким образом ко всей этой истории был причастен Шане.

— Рок, монсеньор. Когда в тысяча девятьсот семьдесят девятом году произошла авария, тяжело раненного сына Кадоре доставили в бордоскую больницу. И тут-то обе истории сходятся. В то время как в Сент-Эмильоне все думали, что мать и сын мертвы, мальчик боролся за жизнь. Около трех недель он оставался в коме с тяжелыми ранениями лица и ног. В тот вечер, когда произошла драма, его оперировал Антуан Шане.