— Но тогда получается, что он спас ему жизнь!

— И да, и нет. Разумеется, он спас ему жизнь, но главное, он совершил серьезную врачебную ошибку, из-за которой мальчику ампутировали обе ноги.

— Бедный ребенок!

— Скорее невезучий! Его положили на живот, а не на спину, как требовалось, и Шане, который выпил, отрезал ему не ту ногу… Ее как раз можно было спасти. Алкоголь и хирургия несовместимы. Впоследствии руководство больницы его покрывало. У мальчика не осталось родных, которые могли бы подать жалобу. Когда сын Кадоре находился в реанимационном отделении, он из разговоров узнал, что произошло.

— О, боже!

— Шане никто не осудил за эту врачебную ошибку, а самого его совесть не мучила, и он ни разу даже не поинтересовался здоровьем мальчика. Через восемнадцать месяцев, после неоднократных операций, ребенок вышел из больницы. Волею судьбы он возвратился в сиротский приют.

— Я начинаю понимать… Закон возмездия — око за око, зуб за зуб…

— Да, нога хирурга за ногу юного Кадоре. В тот день профессор Шане совершал обычную прогулку в свое поместье. Пожелав срезать розу, он не заметил расставленного капкана… И угодил в него ногой. Шане не испугался за свою ногу и начал накладывать жгут, потом достал мобильный телефон. Но его палач был неподалеку. Он отобрал у него телефон и перерезал жгут. Хирург понял, что это конец: он быстро терял кровь. Агонизируя, он молил о пощаде стоявшего перед ним мужчину. В последнем порыве борьбы за жизнь Антуан Шане достал свой нож. Но силы покидали его, и он сумел лишь вонзить этот нож в землю.

— И убийца хладнокровно смотрел, как он умирает.

— Да, ваше преосвященство. Сын Кадоре стоял не далее чем в метре от распростертого тела.

— Какой садизм! Перед смертью профессор узнал, за что он претерпевал такое наказание?

— Да, но не сразу. Мужчина на глазах умирающего профессора сначала поставил ногу на камень. Затем медленно стал поднимать вдоль икры свою брючину. И над ботинком Антуан Шане с удивлением увидел искусственную ногу. Старый хирург спросил у своего обидчика, кто он такой. Вместо всякого ответа мужчина поднял на этот раз низ брючины на левой ноге. И тут показался второй протез…

В эту минуту зазвонили колокола бордоского кафедрального собора; казалось, они пели отходную профессору Шане.

— Чтобы действовать таким образом, этот человек должен был испытывать муки отчаяния, физического и морального.

— Да… Так оно и было.

Мужчины умолкли. Затем кардинал продолжал:

— А вам известно, почему был убит отец Анисе? Разве он имел какое-то отношение к этой мести?

— Рок и на этот раз тоже. Все началось в тот день, когда духовник содружества поднял шторку в своей исповедальне и увидел напротив себя Фернандо Барбозу. Приходской органистке давно хотелось, чтобы ее муж исповедался. Она очень набожная, и по настоянию жены Барбозы решился это сделать. После его последней исповеди прошло двадцать восемь лет. Обо всех своих злодеяниях он поведал отцу Анисе.

— Как это, наверное, было тяжело и слушать, и носить в себе… Бедный Анисе…

— Барбоза облегчил свою душу, но его признание растревожило совесть исповедника.

Воцарилось молчание, примас Аквитании углубился в думы.

— И все-таки я не понимаю — почему Анисе?

— Он был озабочен и потерял аппетит. Его терзала печаль. Некоторые уже заметили определенное напряжение в его отношениях с владельцем гаража. Содружество рыцарей виноделия утратило свой былой блеск. Анисе побуждал Барбозу отдаться в руки полиции. Но тот был трусом и не сделал этого. Трудно было сносить тяжесть такого бремени, ведь Анисе никому ничего не мог рассказать.

— Но я же был здесь! — возмутился монсеньор Леру, сидевший в исповедальне.

— Он пытался поговорить с вами. Вам не в чем себя упрекнуть. В тот момент вы находились в Онтарио. Вам пришло письмо от отца Анисе, в котором вкратце говорилось следующее: «Мой старый друг, я обращаюсь к Вам, ибо исповедь, которую мне довелось услышать, очень тяжела. Мне необходимо поговорить с архиепископом, а главное, с другом. Да хранит Вас Господь, Ваш преданный и верный Анисе».

Леру обхватил голову руками:

— О, друг мой, вы нуждались во мне, а меня не оказалось на месте!

— Он был в таком смятении, что я позвонил ему и предложил приехать в епископство.

— Спасибо, Клеман. И тогда…

— И тогда… Он приехал и в весьма туманных выражениях рассказал мне об исповеди Барбозы, не назвав его имени, дабы сохранить тайну. Ему вроде бы стало легче. Я сам был ошеломлен тем, что услышал. И сказал ему, что мы не вправе судить, один Господь может это делать. Он поблагодарил меня за то, что я его выслушал. Бремя стало не таким тяжелым, и он почувствовал себя лучше. Перед уходом я обещал ему рассказать об этом вам.

— Но почему же вы не рассказали?

— Из опасения нарушить тайну исповеди — Анисе грозило отстранение от должности.

На лице майора Перраша сияла довольная улыбка человека, разрешившего чрезвычайно трудную задачу. Пуаре тоже был рад:

— Дорогой мой, мне непременно хотелось поздравить вас лично. Вы все прояснили быстро и эффективно. Вам пришлось взять в свои руки разваленное дело, и вы сумели добиться полного успеха. Полиция должна радоваться тому, что в ее рядах есть такие люди, как вы.

Пуаре торжественно пожал руку Перрашу. Майор с притворной скромностью поднял свой бокал:

— Благодарю вас, месье прокурор, но тут нет моей заслуги, все находилось в документах, достаточно было проявить минимум логики и чутья. Но мне, однако, хотелось бы разделить свой успех с человеком, без помощи которого я никогда бы не смог распутать этого дела…

Надя с трепетом ждала хоть капельку признательности в отношении проделанной Кюшем работы. Она улыбалась в ожидании таких слов. Как только Тьерри вернется из отпуска, она подробно ему обо всем доложит.

— …С окружным комиссаром Журданом.

Маджер с отвращением поставила свой бокал и вышла из комнаты. Пуаре тоже поздравил новоиспеченного героя:

— От всей души поздравляю, дорогой Журдан.

— Отец Анисе ни в чем не был виноват. Но случаю было угодно, чтобы он рассказал об этом сыну Кадоре, который до тех пор не знал правды.

На лице Леру отразилось явное недоумение.

— Но, боже мой, как же это возможно, если он говорил только с вами?

— Вот именно, монсеньор. Моя настоящая фамилия КАДОРЕ… Согласно акту гражданского состояния я зовусь Клеман Ален, так как мать не признала меня… И даже должен был бы зваться Клеман ФАБР.

Кардинала Леру охватил ужас.

— Что вы хотите сказать?.. Это невозможно! Вы служитель Господа.

Клеман не ответил. Несколько минут монсеньор Леру хранил молчание. Он плакал.

— Мне жаль вас, Клеман Кадоре.

— Вы первый за двадцать восемь лет, кто называет меня так.

— Но как вы могли?

— Я ни о чем не жалею, я совершил человеческое правосудие. А Бог в свое время рассудит меня.

— Вы порождение дьявола!

— Я просто человек. У меня украли жизнь, убили мою мать, ее похоронили в общей могиле. Моя жизнь резко перевернулась дважды. Это Провидение… или, быть может, рука Господа, которая вела меня.

— Молчите! Вы богохульствуете!

— Я исповедаюсь, и вы здесь для того, чтобы выслушать меня.

— Я… Я слушаю вас.

— Нет, Господь меня слушает.

— Да.

— Если я о чем-то и сожалею, то лишь о том, что убил, возможно, единственного друга, который когда-либо у меня был. С самого начала нас объединяла огромная симпатия. Мне нравились его юмор и непохожесть на других, но пришлось убить его, потому что он обо всем догадался.

— О ком вы говорите? О какой новой подлости собираетесь рассказать?

Полицейский с викарием сидели напротив друг друга в гостиной дома священника.

— Тьерри, я хочу, чтобы вы сделали мне последнее одолжение.

— Какое?