На передних низких ступенях стоял сам мистер Шаронсон из «Уинингтон-Блейк». Он передал мне размноженную программу с нарисованной от руки лилией на первой странице, сопроводив это действие многозначительным взглядом. Шаронсон всем своим видом показывал, что духовная сторона этой церемонии второстепенна, для церкви это просто способ заработать деньги.
Я поднялась по ступенькам. Привратник открыл мне дверь, сдернув с кола длинную металлическую цепь. Собравшиеся встали для отпевания. Оставив мне место в последнем ряду среди других опоздавших. Стоявшая слева женщина предложила воспользоваться ее листком песнопений, и я бегло скользнула взглядом по странице, на которой повторялись четыре куплета о грехе и добродетели.
Мне пришлось произвести несколько звуков в надежде, что они сольются с общим хором и останутся незамеченными. Состав присутствовавших не внушал мне доверия, кроме того, я пела не слишком хорошо и боялась быть разоблаченной и в том, и в другом.
В первых рядах маячила белокурая головка Барбары Даггетт. Больше знакомых не наблюдалось. Все сели, шурша одеждами и скрипя ножками рассохшихся стульев. Пока пастор Боуэн, одетый в черное по случаю похорон, распространялся о никчемности существования, я рассматривала покрытый виниловой плиткой пол, изучала ряды витражей, изображавших загробные мучения в таких ужасных видах, что я невольно поежилась. Все здесь настраивало на покаяние.
Перед алтарем стоял гроб Даггетта. Он напоминал один из тех ящиков, которыми пользуются фокусники для распиливания человека пополам. Я взглянула в программу. К тому времени церемония уже одолела первую молитву, справилась с обращением к Господу, оставив без внимания один из гимнов, и вошла в стадию рассуждений об искушениях смертных, напомнив мне о многочисленных случаях, когда я не смогла устоять перед соблазнами. Все это было очень занимательно и даже развлекательно.
Пастору Боуэну, лысому, невысокому человеку с напряженным круглым лицом, было лет шестьдесят. Казалось, что вставная челюсть мешала ему дышать. Теперь он читал отрывок из второзакония: «Господь покроет тебя болезненными, незаживающими ранами с головы до пят…» — доносились до меня совершенно бессмысленные слова, не позволяя, однако, заснуть. Впрочем, какие еще слова мог найти пастор в отношении Джона Даггетта, много нагрешившего и мало раскаявшегося. А пастор тем временем продолжал: «Он дает тебе взаймы, а не ты ему, он — голова, а ты — хвост». Абстрактная молитва, которая годится на все случаи.
Служба подходила к концу, когда я почувствовала на себе чей-то взгляд. Двумя рядами ниже стояла Мэрилин Смит в сопровождении мужчины. Очевидно, это был ее муж, Уэйн. Мэрилин была во всем красном. Казалось, сейчас она вскочит и начнет танцевать на крышке гроба. Присутствующие достигли наивысшего состояния духовности, богопочитания, и были готовы рвать на себе одежду. Да простит меня Бог, но у меня было другое настроение. Моя душа рвалась на воздух.
Стоявшая рядом женщина начала кланяться, закатив глаза и время от времени вскрикивая: «Слава тебе, Господи!» Я никак не относила себя к фанатичным приверженцам православия, поэтому начала пробираться к выходу, столкнувшись там с Билли Поло и его сестрой Корал. Билли отвел меня в сторону, так как служба подошла к концу, и люди начали толпиться у двери. Эсси Даггетт причитала, но чувствовала себя на высоте положения, как тренер футбольной команды после крупной победы. Барбара Даггетт и Юджин Никерсон находились по обе стороны от нее, готовые поддержать Эсси, как только это понадобится. Остальные оплакивающие по очереди подходили к Эсси, похлопывали ее, обнимали, поглаживали, как будто в ее горе они черпали жизненные силы. Последней вышла из церкви шестерка мужчин, которые должны были нести гроб. Вместо этого они толкали его впереди себя на тележке. Каждому из них было не менее шестидесяти пяти лет, и «Уинингтон-Блейк», наверное, побаивался, как бы кого-нибудь из них не хватил удар во время процессии, и они не растянулись бы вместе со своим грузом прямо между церковными рядами. Вероятно, по этой причине и была предусмотрена тележка. Гроб словно бы сам собою перемещался между рядами. Сопровождавшие пытались поддерживать скорбное выражение, что давалось им с некоторым трудом, хотя они старательно контролировали себя.
На мгновение я заметила Тони Гаэна, но он снова исчез, прежде чем мне удалось поговорить с ним. Подали катафалк, процессия медленным шагом направилась к нему вместе с гробом. За катафалком стоял автомобиль, на его заднее сиденье усадили Эсси. На ней был черный костюм, черная соломенная шляпа с широкими полями и опущенной вуалью. Она смахивала на пчеловода, ужаленного Святым Духом. На Барбаре Даггетт был пепельно-серый костюм и черные туфли-лодочки. Пара разноцветных глаз на бледном лице, казалось, излучала электричество. Дождь усиливался, и мистер Шаронсон раскрыл большие черные зонты, чтобы люди не вымокли по дороге от крыльца до автостоянки.
Машины начали двигаться одновременно, с урчанием выхлопных труб, шуршанием гальки под колесами, пока не выехали на основную дорогу и не выстроились в длинную процессию по направлению к кладбищу, расположенному милях в двух от церкви. Там мы снова припарковали машины, хлопая дверями и выходя на мокрую траву. Это было новое кладбище с редкими деревцами — широкое поле, на котором росли только сорняки. Могильные камни, квадратные и низкие, не были украшены ни каменными ангелами, ни какими-либо другими гранитными излишествами. Территория содержалась в относительном порядке и была покрыта сетью асфальтовых дорожек, вьющихся между могильными участками, заблаговременно приготовленными для новых покойников. Удивляло, что кладбище, как и площадки для гольфа, создавались специалистами с минимальным эстетическим эффектом. Кладбище напоминало низкопробный деревенский клуб с умеренной вступительной платой для вновь появившегося покойника. Богатые и уважаемые были захоронены в другом месте, куда не сочли возможным принять Джона Даггетта.
«Уинингтон-Блейк» соорудил один навес над самой могилой и рядом с ней еще один, в два раза больший, разместив под ним складные стулья. Казалось, никто не знал, кого еще надо ждать, куда идти, поэтому образовалась толчея. Эсси и Барбару Даггетт проводили под большой навес, предоставив им первый ряд стульев, соединенных по четыре между собой. Ножки постепенно вдавливались в размокшую от дождя землю, так что людям пришлось сидеть, неловко откинувшись назад. И они напоминали загнанных в капкан беспомощных животных, озирающихся по сторонам, почти падающих со стульев и не имеющих никакой возможности что-либо изменить. Почему горе всегда сопровождается такими нелепостями.
Мне удалось протиснуться под один из навесов, но пришлось стоять. Большинство скорбящих были старше меня, и стулья им оказались нужней. Складывалось впечатление, что выразить соболезнование Эсси Даггетт собрались все члены церковного братства.
Пастор Боуэн скинул плащ и стоял с непокрытой головой. Капельки дождя собирались на лысине, терпеливо дожидаясь "друг друга, а потом ручейками стекали за воротник. Я заметила слуховой аппарат в правом ухе пастора. Он осторожно трогал его, сохраняя выражение благостной отрешенности, чтобы не привлекать к собственной персоне слишком большого внимания. Очевидно, в аппарате отказала батарейка. Легкие постукивания указательным пальцем должны были вернуть его к жизни.
В дальнем углу навеса я увидела Мэрилин и Уэйн Смитов, за ними Тони Гаэна в сопровождении тетки Рамоны. Тони выглядел как примерный школьник, настоящий юный джентльмен: серые шерстяные брюки, белая рубашка, матросский блейзер, репсовый галстук. Как будто почувствовав мой взгляд, он поднял глаза, но взгляд был пустой, отсутствующий, как у робота. В нем не наблюдалось ни тихой печали, ни ярой ненависти. Билли Поло с сестрой стояли за навесом, раскрыв зонты. Корал выглядела несчастной и жалкой. Она простыла и теперь судорожно кашляла в кулак. Ей бы лучше было лежать в постели с горчичниками на груди. У Билли был утомленный вид, он беспокойно осматривал толпу. Я проследила за его взглядом, пытаясь установить, кого же он высматривает.
