Я тоже съел несколько пирожков и выпил кока-колы, все бесплатно. Потом я сел в машину и сказал самому себе: я сильный. Я в полном порядке. Я невиновен. Мне незачем пускаться в бега.

Полдень. Я хотел спать дальше, спать много дней, но кто-то настойчиво стучался в дверь моей кухни. Зубная боль, не помню, чтобы я чувствовал ее накануне ночью. Почему я не сбежал? В баре у Гонзаги я хорохорился, чувствовал себя сильным, зуб у меня не болел, наверное, благодаря новалгину, я принял очень много новалгина. Или кокаина. Нет, кокаин ни при чем, от кокаина мне становилось страшно, очень страшно, так же страшно, как и сейчас, у меня ледяная вода течет по венам. Стук в дверь становился все сильнее. Полиция, вы арестованы. Ну почему я не смылся накануне? Я ошибся, думая, что нахожусь в безопасности только потому, что какой-то полицейский сказал мне: все в порядке, ты убил Суэла, но кого это волнует? Кому какое дело до какого-то негра? И кому какое дело до тебя? Ровным счетом никому. Никому ни до кого нет дела, человек – это просто кусок мяса, согласен? Кусок свинины или говядины, какая разница. Может, это блеф? Нет, блев. Этот сукин сын, конечно, явится в суд давать показания против меня, скажет, что у Гонзаги я признался в совершенном преступлении. Робинсон убьет меня, когда узнает, что я передумал бежать. Сейчас я уже был бы на полпути в Гойаниа, на свободе, лежал бы себе в каком-нибудь дешевом отельчике на чистых простынях, жевал бы нормальную еду. Зачем я остался?

Я отнес винтовку в ванную, если это полиция, я скажу, привет, ребята, это я убил Суэла, можете меня забрать, вот только в туалет схожу. У меня еще остались патроны, я могу выстрелить себе в голову. Или повеситься, например. Моя жизнь всегда была одно сплошное дерьмо, а тут еще эта чертова зубная боль, не так уж и жаль подохнуть в такой день.

Дверь, стук, зуб дергает, я пошел открывать. На пороге худенький паренек держит в руках поросенка. Тебе чего? Меня прислал дядя Бальдани. Я понятия не имел ни о каком Бальдани, но спрашивать было неудобно. Он велел передать тебе это, а еще велел поздравить, говорит паренек. Поздравляю тебя. Парнишка сунул поросенка мне в руки и ушел.

Мне подарили поросенка. Гладкого и розового, чтобы я съел его с картошкой и рисом. Или с брокколи, обожаю брокколи. У поросенка были грустные глаза, точь-в-точь как у Кледир. Я решил, что не стану его резать, у меня очень сильно болел зуб, и я все равно не смог бы ничего прожевать. Странно как-то получить в подарок поросенка, подумал я.

Весь день я просидел дома, ничего не ел, только глотал новалгин. Поросенок играл моими кроссовками. Я спал, просыпался, принимал новалгин, мечтал под песни Битлз, один мой сосед их просто обожает. Мне грезилось, что я лечу по шоссе со скоростью сто двадцать километров в час, рядом со мной Джон Леннон со своей гитарой, но я не знаю, что это он, где ты был, спрашиваю я. В армии, отвечает он. Посмотри на мою прическу. Джон Леннон, я никогда не фанател от Битлз, не люблю рок, сосед мой крутит один и тот же диск.

Зачем мне подарили поросенка? Может, этот дядя Бальдани работает в полиции? А что если он родственник Суэла? Кто-то хотел назвать меня свиньей? Нет, это вряд ли. Я принял душ, побрился, у меня упало давление, пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Я сделал глупость, что не уехал ночью, но почему полиция меня не арестовала? Разве в обязанности полиции не входит задерживать убийц? А я убийца, я гад и сволочь, я убил парня без всякого повода и оставил эту девчонку одну плакать над телом своего возлюбленного.

В моем сердце роились пчелы, много пчел. Я не мог больше оставаться дома. Когда я открыл дверь, я увидел целую кучу свертков, лежащих у порога: сигареты, фарш, пиво, водка и цветы. Я нашел там записку, почерк детский: «Спасибо, Майкел». И еще одну: «Туда ему и дорога, этому Суэлу», женщина писала. «Бандитов надо убивать», мужская рука. «Он умер, потому что не служил обществу», напечатано на машинке. Ну конечно же! Поросенок! Мне подарили поросенка за то, что я убил Суэла. И сигареты. И мясо. Водку и пиво тоже. Люди оценили. А я оценил подарки.

Из дома я вышел несколько растерянный, я пока еще не вполне понял, что происходит. Но я уже начинал понимать. Соседи улыбались. Дети, матери, служанки, проститутки, продавцы газет, сограждане – мне улыбались все. В булочной какая-то женщина поцеловала меня в щеку и сказала: можешь рассчитывать на меня. Голова в кудряшках, прилично выглядит, похожа на мою маму: можешь рассчитывать на меня.

У Гонзаги был праздник. Все жали мне руку, просили рассказать, как это мне удалось завалить Суэла. Я вообще-то не вру, но тут меня пробрало. Как я его убил? Элементарно, он вытаращился на меня, а я выстрелил. Все расхохотались, я тоже засмеялся, хотя образ девчонки, целующей покойника, меня немного смутил. Гонзага, я могу заказать что-нибудь? Все, что угодно. Есть я ничего не мог из-за зуба, я заказал кока-колу.

Появился Робинсон, оттащил меня к бильярдному столу, в районе только об этом и говорят, все гордятся тобой, заявил он. Полиция ходила за Суэлом по пятам. Этого сукина сына должны были арестовать. Он вор и насильник. Ты знал, что Суэл изнасиловал тут одну девчонку? Комиссар полиции из десятого отделения, друг нашего Маркана, просил его передать тебе привет. Честное слово, приятель. Робинсон болтал без остановки, мне снова понадобился новалгин. Я спросил, знает ли он что-нибудь об этой девчонке, подружке Суэла. Да пошла она на фиг, ответил он. И я подумал, и в самом деле, ну ее на фиг.

Я вернулся домой, принял еще новалгина, лег. Вечером Робинсон притащил ко мне наших друзей, мы выпили пива, мне стало грустно. Не знаю отчего. Вроде, все нормально, но мне стало так хреново, хоть вешайся. Я лег на диван, прислушался, о чем они говорят. О футболе. Было холодно, поросенок задремал у меня в ногах. Я тоже уснул в обнимку с зубной болью, под хохот моих друзей.

После того, как я убил Суэла, в моей жизни многое изменилось. В ней не было больше логики. Я двигался по обочине, в темноте и в противоположном направлении, но это как будто нормально – двигаться по обочине по встречной. Я все делал неправильно, но никто не видел, а если видел, не обращал внимания, а если и обращал внимание, то забывал, поскольку в жизни всегда так бывает, ведь сказано, что все кончается одинаково, в пустоте забвения.

За мной никто не пришел ни назавтра, ни в последующие дни. Напротив, завидев меня, полицейские улыбались. Как дела, парень? Отлично, отвечал я. Так и должно быть. Мы арестовали торговца наркотиками. Арестовали проститутку. Задержали банду мальчишек, которые приставали к прохожим, говорили они. И шли своей дорогой. Мне принесли еще подарки. Люди, которые со мной раньше не здоровались, стали узнавать меня. Добрый день, Майкел. Добрый вечер, Майкел. Как поживаете? Все в порядке, слава Богу, вот только зубная боль меня скоро доконает.

Я редко появлялся на улице, сидел дома, принимал новалгин, пытаясь понять оборотную сторону жизни. Я еще верил, что преступления без наказания не бывает, думал, что пока еще слишком рано чувствовать себя в безопасности. Через неделю я пришел к выводу, что все в порядке, что больше мне ничего не угрожает, и решил появиться на работе. Может, мне удастся придумать какое-нибудь разумное оправдание для сеньора Паулу, моего начальника. Может, он не уволит меня.

В «Новокаре» все по-прежнему, на стоянке много новых машин, есть даже один «Опал» цвета коричневый металлик, красиво смотрится. А еще есть «Маверик» желтого цвета, «Мавериков» давно у нас не было. Это спортивная машина, мне захотелось прокатиться на ней вместе с Кледир, но Кледир теперь уже не моя девушка. Шеф еще не приходил, сказала Жанете, секретарша сеньора Паулу. Мне вырвали зуб. Вырвали? Вырвали. Ей это было все равно. Появилась богатая женщина, она хотела купить мотоцикл для своего любовника, парень на десять лет моложе ее. Такие парочки я называю «твое тело – мои денежки». Жанете посмотрела на меня глазами человека, у которого не болят зубы, займешься ею? Конечно. Красивая дамочка, волосы пахнут цветами, ногти ярко-красного цвета, такие женщины умеют следить за собой. А еще они умеют делать так, чтобы я почувствовал себя идиотом. Такие люди, как она, заставляют меня краснеть за свои ботинки, у ее любовника были очень красивые туфли с позолоченными вставками, а у меня на ногах все те же тошнотворные ботинки цвета морской волны, сильно поношенные. Позовите другого продавца, сказала она, вы какой-то мрачный. Подождите одну минутку, я схожу за напарником. Я не был мрачным, просто у меня болел зуб. Я ушел, чтобы никогда больше не возвращаться в эту вонючую комиссионку. Теперь он точно меня уволит. Я подумал, может, вернуться и сказать: сеньор Паулу, я хочу сообщить вам две вещи: во-первых, я прошу дать мне расчет. А во-вторых, у меня сильное желание послать все автокомиссионки к едрене-фене. Но зачем? Он даже рта мне не даст раскрыть, ты уволен, вот что он мне скажет с порога. А если я войду и, не здороваясь, сразу выпалю все, что у меня накипело: я хочу получить расчет. Тогда мы с ним будем говорить одновременно, но его голос громче: ты уволен. В конце концов, чего я так переживаю? Мне никогда не нравилась эта работа, сколько стоит, а какой движок, это дорого, прокатиться можно, а вон там что за машина? Откровенно говоря, каждый раз, когда я приходил на работу, у меня падало давление. Так было всегда. На меня нападает какая-то слабость, хочется тихо сидеть в своем углу. У меня никогда не было тяги ко всяким инженерным штукам: в магазинах, торгующих стройматериалами, освети-