Силой разрушив союз между неимущей городской молодежью и радикальными исламистскими интеллектуалами в бедном квартале столицы, египетский режим устранил непосредственную угрозу революционной мобилизации масс. Однако он по-прежнему сталкивался с другой угрозой, исходившей от «Братьев-мусульман», которые вместе со своими сторонниками не раз демонстрировали в 1992 году свою силу. Они занимали прочные позиции в набожных средних классах, могли принять эстафету от экстремистов в мобилизации бедных слоев, манипулируя благотворительной деятельностью, и проникли в набожный истеблишмент, от которого режим, напротив, ожидал поддержки в борьбе с исламистским движением.
Победа «Братьев» на сентябрьских выборах в корпорацию адвокатов, традиционный оплот либералов, была расценена как «важнейшее событие в Египте со времени убийства Садата»,[340] поскольку она довершала завоевание «Братьями» представительных органов образованных средних классов (одна лишь корпорация журналистов оставалась вне пределов досягаемости исламистов). Это означало, что при благоприятном стечении обстоятельств сфера права — центральная с точки зрения исламистской политической программы, основанной на применении шариата, — могла выйти из-под влияния светских юристов, а «Братья» и их союзники сумели бы изнутри изменить ее в соответствии с собственными концепциями.[341] Они не преминули воспользоваться завоеванным превосходством, чтобы инициировать процессы против Насра Абу Зейда и других авторов-«нонконформистов» и выиграть эти процессы с помощью судей, разделявших идеи «Братьев». Это давало возможность поставить государство в весьма щекотливое положение, постепенно выводя юстицию из-под его контроля и при первой возможности явочным порядком применяя шариат.
Реакция на это властей заключалась в том, что они вновь взяли под контроль все профессиональные союзы, установив кворумы для участников голосования, за отсутствием которых назначались судебные администраторы.[342] Однако эта мера, воспринятая как манипуляция процедурой выборов, не могла не вызвать протестов в ситуации, когда режим еще не определился в своей линии в отношении набожных средних классов.
Решение власти пойти на открытый конфликт с «Братьями-мусульманами» и их союзниками было принято в первые месяцы 1993 года, после полугодичных колебаний, за время которых те еще более усилили свое влияние. После землетрясения в Каире в октябре 1992 года они оказали помощь 50 тысячам оставшимся без крова, продемонстрировав при этом большую эффективность, чем официальные службы, парализованные бюрократизмом и постоянными сбоями. С помощью подконтрольных «профессиональных союзов» и своей сети благотворительных ассоциаций они установили тысячи палаток (благо, те лежали на складе, готовые к отправке в Боснию через созданный «Братьями» комитет помощи),[343] на которых красовался их лозунг: «Ислам — это решение!» («Аль-исламхувва аль-халль!»). Эта благотворительная акция, принявшая массовый характер и особенно заметная на фоне нерасторопности государственных служб, позволила «Братьям» собрать значительные средства, которые власти поспешили блокировать.
Продолжение насилия как ответ на захват полицией квартала Имбаба привело к гибели трех иностранцев, ставших жертвами взрыва в кафе в центре Каира в феврале 1993 года. Новые нападения на туристов и коптов в долине Нила свидетельствовали о колебаниях правительства в выборе стратегии в области безопасности. Это позволило «Братьям» и близким к ним представителям набожного истеблишмента выступить с инициативой, которая благодаря их способности быть посредниками между полицией и экстремистски настроенной «набожной» молодежью могла бы, по мнению авторов этой инициативы, восстановить спокойствие там, где репрессии были бессильны. Посреднический комитет, в который вошли проповедник-«телекоранист» Митвалли Шаарави, близкий к «Братьям-мусульманам» Мухаммад аль-Газали, шейх Кишк, «звезда» пятничных проповедей 70-х годов,[344] а также другие проповедники и журналисты той же направленности, с согласия властей (в частности, министра внутренних дел) вступил в контакт с находившимися в заключении руководителями «Гамаа». На основе документа, дававшего «право гражданства» политическим требованиям радикальных исламистов, но отвергавшего насилие, комитет фактически ставил задачей объединить под своей эгидой всё исламистское движение, расколотое между религиозными средними слоями — опорой «Братьев» — и неимущей молодежью, подверженной влиянию «Гамаа исламийя».[345] Если бы этот проект был реализован, нет никаких сомнений в том, что легитимность государства была бы серьезно подорвана как раз теми, кто был призван ее укреплять, и само государство оказалось бы под угрозой. В последний раз поколебавшись, власти сделали выбор в пользу стратегии столкновения с движением в целом. Они сразу же отмежевались от близкого к «Братьям» набожного истеблишмента. 18 апреля министр внутренних дел А. X. Муса, оказывавший поддержку комитету, был отправлен в отставку. 20 апреля министр информации Сафват Шариф, который был сторонником примирения и распахнул перед религиозными программами двери на телевидении, стал жертвой покушения со стороны группировки «Аль-Джихад», а в июне Мухаммад аль-Газали выступил в качестве свидетеля защиты на процессе над убийцами светского эссеиста Фарага Фоды. Таким образом, режим утвердился в своей жесткой линии, которую он избрал: разбить с помощью военной силы вооруженные исламистские группировки, юридически и политически подавить «Братьев-мусульман» и не делать уступок набожной буржуазии, пока война не будет выиграна.
Ужесточение конфликта в 1993–1997 годах привело к сотням жертв. Безжалостные репрессии становились ответом на всё более дерзкие покушения, жертвой одного из которых едва не стал Мубарак в Аддис-Абебе в июне 1995 года,[346] и в конечном счете власти выиграли. Потерпев поражение в Имбабе, «Гамаа» не смогла повести за собой городские массы и была вынуждена перейти к «адресному» насилию в отношении туристов, коптов и полицейских, окопавшись в своих бастионах в долине Нила.[347] При всей громкости этих акций они не позволили изменить соотношение сил в пользу исламистских активистов. С начала 1996 года появились признаки того, что движение пошло на спад:[348] многие из самых искушенных лидеров, вернувшихся из Афганистана в 1992 году, были арестованы, погибли в бою или казнены по приговору суда, а замены их столь же поднаторевшими кадрами не произошло из-за усилившегося пограничного контроля. За границей западные «бастионы» более не были надежны: в январе 1995 года в США был приговорен к пожизненному заключению шейх Омар Абдель Рахман,[349] в Хорватии в сентябре 1995 года «исчез» координатор «Гамаа» в Европе Талаат Фуад Касем.[350] Это внесло дезорганизацию в международные сети оказания поддержки и нарушило связь между «религиозными» и «военными» деятелями, что облегчало срыв их инициатив. Многие страны выдали Египту активистов, нашедших в них убежище. По той же причине сократились переводы денежных средств от сторонников исламистов с Аравийского полуострова, что вынудило «Гамаа» всё чаще прибегать к «разбоям». Грабежи местных жителей, убийства «коллаборационистов» и прочих «доносчиков» (в том числе полевых сторожей) оттолкнули от радикальных активистов те слои населения, которые были им близки или же нейтрально настроены, — подобно тому, как это произошло в те же годы в Алжире. Бесперспективность стратегии конфронтации вызвала внутренние дебаты, и первый призыв к прекращению огня, исходивший от «эмира» Асуана, был сделан в марте 1996 года. Это решение не было единогласным, так как в следующем месяце в каирском отеле были убиты 18 греческих туристов, в том числе 14 женщин. Пос читав, что расправилась с израильтянами, «Гамаа» взяла на себя ответственность за операцию; признание прозвучало в коммюнике под заголовком «Иудеям нет места на мусульманской земле Египта», в котором эта операция оправдывалась как «месть иудеям — детям обезьян и свиней, поклонникам демона (тагута) за кровь мучеников, павших на земле Ливана».[351] Эта акция свидетельствовала о том, что движение, надеясь расширить базу поддержки за счет симпатий националистов и населения, разочарованного тупиками мирного процесса, возвращалось к стратегии, отдававшей борьбе против «дальнего врага» (Израиля) приоритет перед борьбой с «ближним врагом»[352] (властью), которая велась в условиях возраставшей изоляции.
