Некоторые исламские гуманитарные организации Боснии, объединившиеся в Координационный комитет (подобный Исламскому координационному совету, созданному в Пешаваре в 1985 году) под эгидой Саудовской Аравии, проводили в жизнь концепцию благотворительности, сочетаемой с даава — распространением веры. Она порождала многочисленные споры, поскольку предоставление помощи иногда увязывалось с выполнением теми, кому она адресовывалась, религиозных предписаний, трактовавшихся в самом ригористическом духе. Ходили слухи, что женщины, не носившие платка, не получали помощи, что те, кто не посещал мечеть, тоже не получали права на поддержку, и т. д. В условиях войны было невозможно точно зафиксировать подобных фактов, но именно такую репутацию снискали себе эти ассоциации.

Более радикальную форму распространения непримиримых концепций ислама применяли «салафиты-джихадисты», которые приехали в Боснию, чтобы вести здесь вооруженный джихад вопреки противодействию своих правительств. Насчитывая, по некоторым оценкам, около 2 тысяч боевиков (многие из которых были саудовцами и прочими выходцами из стран Аравийского полуострова), они прибыли в Боснию после вступления моджахедов в Кабул в апреле 1992 года. В то время как египтяне и алжирцы начали возвращаться в свои страны (где впоследствии многие из них примут участие в боевых операциях «Гамаа исламийя» и ВИГ), те, кто отправлялся в Боснию, практически не имели понятия о том, что такое европейская мусульманская страна, которую они рассматривали как новую часть исламской уммы, где можно было вести себя так же, как в Афганистане.

Одним из главных руководителей моджахедов в Боснии была сильная личность, «командир» Абу Абдель Азиз по прозвищу Барбарос (Рыжая Борода). Он получил его за свою длинную бороду, которую так же, как и тщательно уложенные волосы, красил хной по обычаю, приписываемому Пророку.[268] Ветеран Афганистана, в который он приехал в 1984 году по призыву Абдаллаха Аззама, он искал новое место для продолжения джихада после падения Кабула в 1992 году, колеблясь в выборе между Филиппинами и Кашмиром. «Прошло всего пятнадцать дней, и началась война в Боснии. Это подтверждают слова Пророка, да пребудет с ним мир и благодать: «Несомненно, джихад будет продолжаться до Судного дня». В Боснии начинался новый джихад, мы отправились туда и будем участвовать в нем, если на то будет воля Аллаха».[269] Отправившись на своеобразную разведку с четырьмя «афганцами», он охарактеризовал конфликт как джихад, после чего обратился за фетвами к трем салафитским улемам, которые ранее благословили Абдаллаха Аззама на войну в Афганистане.[270] Добровольцы, прибывавшие тогда в Боснию и превратившие город Зеница, куда можно было легко попасть из Хорватии, в место сбора, воевали либо самостоятельно, либо в составе 7-й («исламской») бригады боснийской армии, созданной в сентябре 1992 года. Идеологические конфликты с бойцами из числа коренных боснийцев заставили их объединиться в полк «Эль Муджахидун», специально созданный для них в августе 1993 года. В этой структуре Барбарос выполнял функции командира. Привыкшие воевать, «джихадисты», прибывшие с тяжелым вооружением, ввязались в жестокие бои с сербскими формированиями[271] и, если верить их пропагандистским листкам, одерживали решающие победы, спасая ислам от уничтожения. Они ничуть не уступали противнику в жестокости: фотографии арабских боевиков, с улыбкой потрясающих только что отрубленными головами «сербских христиан» или давящих их каблуками своих сапог,[272] произвели такой эффект, что командование вынуждено было взять под контроль тех, чье чрезмерное рвение компрометировало боснийскую армию.

Помимо военной деятельности они использовали «свободное время» для пропаганды среди боснийских мусульман салафитской концепции; они взялись за «очищение» местного ислама:[273] срывали церемонии братств, истолковывавшиеся как «отклонение от ислама», пытались заставить женщин носить черные платки, а мужчин — бороды, громили кафе и т. п., перенося таким образом афганский опыт на Балканы, преимущественно в район Зеницы. Эта практика, иногда сопровождавшаяся «шариатскими» свадьбами (без гражданской регистрации) с молодыми боснийками, порождала неблагоприятные для «джихадистов» слухи и негативную реакцию, рупором которой были газеты «гражданских партий», некоторые интеллектуалы из числа мусульманских демократов и даже панисламистские идеологи ПДД.[274] Бригада «Эль Муджахидун», которой президент Изетбегович публично выразил признание 10 декабря 1995 года, взяла на себя обязательство не противиться Дейтонским соглашениям, подписанным через несколько дней в Париже, согласно которым «иностранных добровольцев» просили покинуть территорию Боснии и Герцеговины[275] в обмен на прибытие американских военных для поддержания мира. Для многих из «салафитов-джихадистов» это стало горьким испытанием: война, которую они хотели превратить в джихад, завершилась в духе pax americana, или, как они оценивали ситуацию, «неверные» солдаты оккупировали территорию общины правоверных. Это явилось для них печальным отзвуком событий пятилетней давности, когда армии коалиции вступили на саудовскую землю. Босния была спасена от сербского разбоя, но ценой ее интеграции в европейское пространство, ее «озападнивания» — чего не случилось с Афганистаном. Воинственные и ригористические концепции ислама, апологетами которых были моджахеды, нашли отклик лишь в мелких молодежных экстремистских организациях,[276] и сегодня от них остались лишь несколько натурализованных арабов, женившихся в Боснии и осевших в «исламской коммуне» в глухой деревеньке на севере страны, что напоминало опыт секты «Дарул Аркам» в Малайзии и Шукри Мустафы в Египте.

Провал радикального исламизма в Боснии — следствие не только просчетов гуманитарных организаций, смешавших в кучу и благотворительность, и даава, не только ригоризма «салафитов-джихадистов», спутавших Зеницу и Джалалабад, или махинаций Запада, с разоблачением которых не преминули выступить последние. В первую очередь этот провал объясняется возникновением в гражданском обществе стремления к введению религии в демократические рамки. Во многих аспектах эта тенденция схожа с логикой «постисламизма», которая просматривается с середины 90-х годов в других мусульманских странах, в том числе и в Иране, как мы это увидим ниже.

На выборах, состоявшихся в сентябре 1996 года, когда война была уже закончена, СДА закрепила свой успех, одержанный в 1990 году. Таким образом, она смогла извлечь максимум выгоды из моральной победы над сербской агрессией и международного авторитета, обретенного А. Изетбеговичем. Соперница ПДД, Партия за Боснию и Герцеговину, основанная бывшим премьер-министром Силайджичем, несмотря на то что она играла главную роль в восстановлении государства с осени 1993 года, получила лишь небольшой процент голосов. Правившая партия критиковалась в основном за захват всех рычагов государственный власти: по мнению ее противников, ПДД воспроизвела модель функционирования Коммунистической партии Тито, многие кадры которой оказались в ПДД, привнеся в нее свои старые привычки (сараевские юмористы даже прозвали их «арбузами», зелеными снаружи и красными внутри). Активистам ПДД ставили в упрек также использование ислама в качестве обоснования ее легитимности, смешение понятий «Мусульмане» и «мусульмане», то есть национальной идентичности и религиозной принадлежности. Однако сама эта монополизация религии, хотя и была чревата уклоном в популизм или единомыслие, способствовала предотвращению радикализации идеологии и практики партии. Она могла править, лишь объединив светские средние классы города, бывшие коммунистические кадры, не склонные к религиозности, и сельскую Боснию, где еще сохранялось почитание суфийских братств, столь ужасавшее арабских джихадистов. Каждый год в июне высокопоставленные чиновники ПДД председательствовали на праздновании Айватовицы — древнего ритуала паломничества, исламизированного братствами, который, будучи далеким от правоверия в его салафитском и исламистском понимании, символизировал самобытность мусульманской Боснии и свойственный ей плюрализм. В партийных журналах можно было встретить тексты, призывавшие к реисламизации государства и настаивавшие на исламских моральных нормах в духе «Исламской декларации» 1970 года. Но сам президент, не отказываясь от прошлых убеждений, не переставал делать публичные заявления, выдержанные в духе политического реализма. Он сознавал, что создание исламского государства или любая попытка введения шариата натолкнулись бы на сопротивление масс избирателей и тем самым подорвали бы власть ПДД. Хотя круг основателей партии сохранял исламистские убеждения, контролируя ключевые сферы государства и идеологии, скорее общество изменило облик партии, нежели ей удалось изменить его в сторону исламизации. Далее мы увидим, что во многом аналогичный процесс произошел и в турецкой исламистской партии, вхождение которой во власть — сначала муниципальную, затем общенациональную — заставило ее частично отказаться от своей первоначальной доктрины и превратило ее в инструмент реализации политических амбиций религиозных средних слоев. В Боснии партийные догматики выставили себя на посмешище, развернув кампанию против Деда Мороза как неисламского символа. Энее Карич, мусульманский интеллектуал, выпускник сараевского медресе, переводчик Корана, одно время занимавший пост министра культуры и ныне близкий к X. Силайджичу, следующим образом описывал состояние плюралистического и демократического боснийского мусульманского общества, в котором никто не мог в политических целях провозглашать себя истинным мусульманином, отказывая в этом остальным: «Босния находится на европейской земле, и очень важно, что боснийские мусульмане с давних пор и до сегодняшнего дня принимают принцип практики и исповедания ислама в гражданском обществе и гражданском государстве». Карич считал, что эта религия должна была иметь возможность развиваться без «всякого диктата относительно того, каким должен быть «правильный ислам»», который «никогда не станет ни чьей-либо собственностью, ни инструментом в руках политиканов, использующих его в своих эгоистических или мирских целях».[277] При всем идеалистическом оттенке этих высказываний можно констатировать, что росток исламизма, который, казалось в 1992 году, будет подпитываться международной динамикой, через три года завял, не принеся плодов, отторгнутый боснийским обществом. В 1995 году большой сезон джихада закончился повсюду. Его неудача в Боснии станет лишь прелюдией к алжирскому и египетскому фиаско, которое случится двумя годами позднее.