В условиях Алжира подобный перевод политических и социальных конфликтов в сферу морали усугублялся и языковым фактором, что характерно для всех стран Магриба. В расхожей исламистской пропаганде борьба с французским языком приобрела здесь черты своего рода джихада: этот язык рассматривался как ярчайшее воплощение низости Запада, символ духа Просвещения и в первую очередь — духа светскости.[179] Вот почему Али Бенхадж заявил, что посвятит себя тому, чтобы «интеллектуально и идеологически изгнать [Францию из Алжира] и покончить с ее сторонниками, вскормленными ее ядовитым молоком».[180] Эти и подобные им заявления, делавшиеся после победы ИФС на муниципальных выборах, лили бальзам на душу «хиттистам» и арабоязычным выпускникам средних и высших учебных заведений, перед которыми их франкоязычные товарищи имели преимущество в поиске хорошо оплачиваемой работы. Однако такие заявления не могли не беспокоить городские средние классы, которые из нелюбви к ФНО поддержали ИФС на июньских выборах 1990 года, но от этого не перестали меньше любить 20-часовые передачи французских телеканалов, принимавшихся, как говорили исламисты, через «парадьяволические» антенны, которые новая власть попыталась сначала разрушить, но потом удовлетворилась тем, что перенастроила их на спутник «Arabsat», транслировавший саудовские программы. В Иране мелкая городская буржуазия пошла за Хомейни, так как до прихода к власти он говорил об открытости революционного общества и делал объектом своих нападок лишь одного врага — шаха. В Алжире, наоборот, как только ИФС установил контроль над местными органами власти после своей победы на муниципальных выборах, проповедники, восхвалявшие бедную городскую молодежь, не стали ограничиваться нападками на «безбожную» власть. Они повели атаку на часть общества, заклейменную ими как «офранцуженную». Поскольку это понятие было весьма расплывчато, социальный гнев «хиттистов» мог быть обращен против значительной части городских средних слоев. Фактически кульминацией влияния исламистской партии, если измерять его в электоральных категориях, была победа на муниципальных выборах в июне 1990 года. Год спустя — на декабрьских выборах 1991 года — уже в первом туре голосования она недосчитается почти миллиона голосов (хотя по-прежнему будет лидировать с большим отрывом), поскольку перспектива прихода ИФС к власти начнет внушать тревогу части общества. Хомейни, например, позаботился о том, чтобы не пугать ни одну из социальных групп до бегства шаха и своего возвращения в Тегеран. Более того, аятолла сосредоточил свои усилия в нападках на монархию, с которой он порывал радикально, что значительно облегчало изоляцию режима. В Алжире же руководство ИФС не порвало с идеологией ФНО, наоборот, оно называло себя ее «истинными» носителями, приписывая извращение ее идеалов влиянию «сынов Франции», которые-де направили эту идеологию по ложному курсу.[181] В своих публикациях партия изображала себя законной наследницей войны за независимость: ИФС продолжал джихад за установление исламского государства, которому изменили франкоязычные коммунисты, узурпировавшие власть в 1962 году.[182] Подобный взгляд на историю позволял наиболее консервативным в социальном плане руководителям ИФС, таким как Мадани, поддерживать тесные связи с приспособленческим и арабоязычным течением внутри бывшей единой партии. В свою очередь, и президент Шадли также мог сохранять контакт с руководством ИФС, которое он не отказывался включить когда-нибудь в состав правительственной коалиции. В отличие от Ирана, где исламистскому движению удалось захватить власть благодаря своему умению сплотить общество и добиться изоляции правящего режима, ИФС с середины, 1990 года начал отталкивать от себя городские средние классы (под нажимом своей наиболее радикальной фракции). Руководство партии в лице Мадани всё еще пыталось найти политический компромисс с ФНО, который оно хотело «возродить» и капитал легитимности которого хотело присвоить себе. Желание поскорее очистить общество от скверны, проявленная при этом поспешность и неспособность резко порвать с режимом станут одними из основных причин политического краха ИФС.
Складывается впечатление, что после победы исламистов на июньских муниципальных выборах 1990 года власти начали постепенно утрачивать контроль над происходившими событиями, ограничиваясь лишь слабой реакцией на инициативы ИФС, организовывавшиеся этой партией митинги, демонстрации и другие акции протеста и неповиновения в контролируемых исламистами коммунах. В Алжире устанавливалось характерное для революционного периода состояние «двоевластия». Начавшаяся в январе 1991 года война в Заливе и последовавшее затем с территории Саудовской Аравии наступление на Ирак сил западной коалиции во главе с США стали предлогом для проведения массовых демонстраций протеста в поддержку Багдада. Для ИФС эти шествия были прекрасным поводом демонстрации своей силы правившему режиму. На одной из демонстраций, во главе которой в форме афганских моджахедов шествовали вернувшиеся из Пешавара «джихадисты», находился и Али Бенхадж. Облаченный в военную форму, Бенхадж возглавил митинг у здания Министерства обороны. Манифестанты требовали сформировать добровольческий корпус для отправки на помощь Саддаму Хусейну. Символика происходившего имела двойной смысл. С одной стороны, подобное вторжение в сферу, которой распоряжалась армия, явилось вызовом для военной иерархии, послужило сигналом опасности для армейских рядов, и именно поэтому генштаб решился выступить против исламистов. С другой стороны, иракские события выявили слабые места ИФС: в первое время Мадани, в знак признания нефтемонархиям за оказанную ими финансовую помощь, занял про-саудовскую позицию. Однако он был вынужден уступить Бенхаджу, который поддерживал Ирак, сумев направить народный энтузиазм на поддержку Саддама Хусейна. Происходившее стало дополнительным свидетельством того, что бедная городская молодежь была способна навязывать свои взгляды и пристрастия партии, руководство которой оказывалось бессильным перед этим напором. Для средних классов, опасавшихся реванша «хиттистов», это стало дополнительным поводом для беспокойства. Напряженность между правившим режимом и ИФС, а также возраставшие противоречия внутри самой партии достигли новой отметки в конце мая — с принятием решения о новой нарезке избирательных округов для предстоящих в июне парламентских выборов. Передел избирательных округов имел целью повлиять на результаты голосования. Посчитав, что его предали, Мадани призвал ко всеобщей забастовке, пытаясь тем самым добиться от властей отмены принятого решения. Однако вскоре забастовка перетекла в стычки и беспорядки, в которых бедная городская молодежь сыграла ведущую роль. Правительство было вынуждено передать в распоряжение ИФС одну из самых больших площадей столицы, на которой на протяжении недели исламисты стали устраивать сидячие забастовки. Именно в этот момент генштаб принял решение о прямом вмешательстве в происходившее, чтобы положить конец состоянию двоевластия, грозившему вылиться в вооруженное восстание. Вечером 3 июня было объявлено осадное положение. Танки начали разгон демонстрантов. Армейское руководство назначило нового премьер-министра, Сид Ахмада Гозали, который объявил о переносе выборов на декабрь. Затем армия обрушилась на опорные пункты ИФС на местах. Со зданий мэрий, находившихся с прошлого года под контролем ИФС, были сорваны вывески «исламских муниципалитетов». Бенхадж призвал к восстанию, а Мадани угрожал начать джихад, если армия не вернется в казармы. Однако эти призывы и угрозы прозвучали слишком поздно: армия уже вовсю действовала, а популярность ИФС была подорвана колебаниями, проявленными руководством исламистов во время июньских событий. ИФС уступил инициативу армии, отныне генштаб непосредственно управлял страной. 30 июня Бенхадж и Мадани были взяты под арест за призывы к мятежу и вооруженному восстанию. Оба пробудут в тюрьме вплоть до окончания гражданской войны.
