В декабре 1979 года Красная Армия вступила в Афганистан для оказания поддержки испытывавшему трудности союзному режиму. Всё происходило по сценарию августа 1968 года, когда она также вошла в Прагу, чтобы положить конец «Пражской весне». Афганские коммунисты захватили власть 27 апреля 1978 года в результате государственного переворота, совершенного группой офицеров, разделявших их взгляды.[97] В коммунистическом движении существовали две группировки — фракция «Народ» («Хальк») и фракция «Знамя» («Парчам»). Коммунисты, как и их заклятые враги — исламисты, принадлежали к первому поколению, получившему образование в городе, в современных учебных заведениях западного типа.[98] Пользуясь благосклонностью советского руководства, обеспокоенного сближением афганского режима, с которым Москва имела свои связи, с двумя союзниками США — шахским Ираном и Пакистаном под руководством Зия-уль-Хака, в декабре 1978 года путчисты подписали Договор о дружбе между Афганистаном и Советским Союзом. Они начали проводить максималистскую политику аграрной реформы, ликвидации неграмотности и строительства социализма. Эта политика, сопровождавшаяся арестами тысяч людей и казнями, оттолкнула от них массы населения. Фракция «Хальк», отличавшаяся наибольшим экстремизмом, устранила фракцию «Парчам», руководители которой нашли убежище в Москве. Это произошло в ходе массированной чистки, затронувшей лидеров самой «Хальк».[99] С апреля 1979 года восстания шли по всей стране, и уже в декабре партия контролировала только города. Нараставшее массовое сопротивление сопровождалось эмиграцией кадров, спасавшихся от террора и чисток. Советская интервенция 27 декабря имела своей целью прежде всего положить конец самоубийственному «бегству вперед» правящего режима, которое угрожало самим устоям «строительства социализма»:[100] лидер «Хальк» был уничтожен, а его место занял лидер «Парчам» Бабрак Кармаль, прибывший в советском военном грузовике. Однако на международной арене это событие было воспринято под совсем иным углом зрения: в геополитическом плане вступление русских в Кабул рассматривалось как продолжение русско-британской «большой игры» XIX века, с помощью которой царь рассчитывал получить выход к теплым морям. В контексте системы, сложившейся после 1945 года, это означало явное нарушение мирового равновесия сил, закрепленного Ялтинскими соглашениями, и угрозу для безопасности Запада, особенно с учетом близости нефтяных месторождений Персидского залива и хаоса в Иране. Что же касается руководителей мусульманского мира, то они не были едины в оценке происходившего и в своей реакции на него. В 1979 году СССР еще имел много партнеров в арабском мире (Сирия, Южный Йемен, ООП и Алжир зависели от советской поддержки), которые не хотели ставить Москву в трудное положение. Так, прошедший в январе 1981 года саммит Организации Исламской конференции в Таифе (Саудовская Аравия), объявивший джихад за освобождение Иерусалима и Палестины — по этой формулировке мог быть достигнут консенсус,[101] — отказался объявить джихад для освобождения Афганистана. Саммит ограничился призывом к исламским государствам сотрудничать с Генеральным секретарем ООН, чтобы положить конец ситуации, трагичной для афганского народа.[102]

Пропаганда джихада в Афганистане и его ведение были делом рук не мусульманских государств как таковых, а транснациональных исламских структур. Эти структуры сложились вокруг некоторых улемов и были связаны друг с другом через организации, уже давно существовавшие (такие, как Лига исламского мира) или созданные ad hoc. Эти организации принадлежали к консервативному (в широком смысле слова) «салафитскому» движению, объединявшему разные течения — от саудовских ваххабитов до «Братьев-мусульман». Афганский джихад претендовал на то, чтобы выражать волю обществ, вызывать народную поддержку и конкурировать с пропагандой Хомейни, апеллировавшего к народному исламу. Вначале нужно было, чтобы наиболее авторитетные местные улемы издали фетвы, интерпретировавшие советскую интервенцию как захват территории ислама (дар алыюшм) неверными: согласно традиционной правовой доктрине, это позволяло объявить джихад от имени общины правоверных, то есть всей уммы. В данном случае речь шла об оборонительном джихаде,[103] который, по законам шариата, является индивидуальной обязанностью (фард айн) каждого мусульманина. Этот замысел содержал в себе весьма деликатные моменты: подобные транснациональные фетвы, призывавшие правоверных присоединиться к такому делу, как афганский джихад, против которого не могло выступать их правительство (в силу его дружбы с СССР),[104] таили в себе угрозу дестабилизации общественного строя. Кроме того, размытость, характерная для исламского религиозного пространства, отсутствие в нем иерархии власти (в отличие от католицизма, например) были чреваты созданием нежелательных прецедентов. Самые непримиримые улемы могли извлечь из этой ситуации аргумент в пользу вынесения фетв, объявлявших джихад в любом другом месте, раскручивая тем самым неконтролируемую спираль (что и случилось в конце 80-х годов, как мы это увидим ниже). Таким образом, было важно, чтобы этот призыв к мусульманам всего мира встать на джихад в Афганистане был, с одной стороны, достаточно широко распространен (дабы составить достойную конкуренцию Ирану), а с другой — тщательно организован, чтобы в один прекрасный день не обернуться против своих же инициаторов. Саудовские дирижеры вступали здесь на очень скользкий путь.

В первое время — до середины 80-х годов — международная исламская солидарность с афганскими моджахедами выражалась в основном в финансовой поддержке, дополнявшей военную помощь со стороны США, и в сотрудничестве с пакистанскими организациями, занимавшимися адресным распределением помощи. С 1984–1985 годов она приняла форму постоянно возраставшего присутствия иностранных (в основном арабских) джихадистов, сначала в районе Пешавара, а затем и на самой афганской территории.

Афганские моджахеды принадлежали к разнородным движениям. Их общая апелляция к исламу, выражавшаяся прежде всего в неприятии коммунизма, навязывавшегося «сверху» после апрельского переворота 1978 года, охватывала широкий спектр течений — от мистических (суфийских) братств и «Братьев-мусульман» до групп, связанных с саудовским ваххабизмом. В социальном, этническом, политическом и военном плане эти течения представляли собой различные составляющие. Первая линия водораздела проходила между исламистскими ассоциациями, преимущественно городскими и студенческими по составу, и традиционными религиозными группами, более уверенно себя чувствовавшими в сельской местности и среди племен. Первые следовали линии, начертанной египетскими «Братьями-мусульманами» — под их влиянием выросло первое поколение афганских исламистов, обучавшихся в Каире в университете Аль-Азхар. Возникшее в 1958 году на богословском факультете Кабульского университета, это движение переживало в 60-е годы длительный период вызревания, в течение которого были переведены труды Кутба и Маудуди. В 1968 году была создана Организация исламской молодежи, которая одержала победу на студенческих выборах в 1970 году.[105] Как и везде, студенты факультетов прикладных наук (политехнического, инженерного и др.) составляли значительную часть молодежи, вливавшейся в ряды движения. В отличие от исламистской интеллигенции Египта и Ирана, перед которой стояла задача мобилизации неимущей городской молодежи, их афганские коллеги жили в стране, население которой в середине 70-х годов на 85 % состояло из сельских жителей. Здесь отсутствовал широкомасштабный отток населения в города: именно в селах проживали массы молодежи, организованной суфийскими братствами и — в значительной мере — племенными структурами. Как и коммунисты, выходцы из той же городской и студенческой среды, регулярно пополнявшие армейские ряды вплоть до апрельского путча 1978 года, исламистские активисты пытались компенсировать недостаток народной поддержки силовым захватом власти. Восстание, вспыхнувшее летом 1975 года, было быстро подавлено, а его оставшиеся в живых участники укрылись в Пешаваре, где в рядах движения произошел первый серьезный раскол.[106]